Сборник материалов II межвузовской научной конференции (к 100-летию сгу) Издательство «Научная книга» 2009

Скачать 3.55 Mb.

Название	Сборник материалов II межвузовской научной конференции (к 100-летию сгу) Издательство «Научная книга» 2009
страница	4/19
Тип	Книга

rykovodstvo.ru > Руководство ремонт > Книга

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 19

К ВОПРОСУ О ФОРМИРОВАНИИ ГОСУДАРСТВЕННОЙ

ИДЕОЛОГИИ НИКОЛАЕВСКОЙ РОССИИ
Проблемы, связанные с формированием и последующим развитием государственной идеологии в России во второй четверти XIX в. продолжают оставаться важной составляющей исследования общественно-политического развития империи в указанное время. Тесная связь между политической системой, сложившейся при Николае I и её идеологическим наполнением, определённое влияние идеологии на развитие общественного мнения подчеркивают важность этого аспекта. При этом изучение идеологической сферы николаевского царствования уже имеет давнюю историографическую традицию. Особенно актуальной эта тема стала в последние десятилетия, когда возросший интерес к государственному и общественному консерватизму способствовал решению новых исследовательских задач. В исторической науке рассматриваются и активно обсуждаются вопросы, мало привлекавшие внимание историков предыдущего поколения. В последние годы вышло немало работ, позволяющих более объективно оценить развитие политического и идеологического дискурса в России второй четверти XIX века.

Как и следовало ожидать, в центре внимания исследователей чаще всего оказывается триада «православие, самодержавие, народность». В начале 1830-х гг. она была предложена С.С. Уваровым самодержавию в качестве универсальной формулы, характеризующей главный принцип устойчивости государственных институтов Российской империи. На сегодняшний день вопросы, связанные с генезисом, идеологическими истоками и содержательной структурой уваровской доктрины в большинстве своем изучены^¹. Однако это не говорит о том, что тема окончательно закрыта для исследователей. Роль Уварова в формировании идеологического дискурса, безусловно, важна. Но определять его как центральную, а уж тем более как единственную, фигуру в этом процессе, конечно, не стоит. Идеологема, сформулированная им в 1832 г., являлась, по сути, отражением общих тенденций, определявших изменения политического курса самодержавия в условиях кризиса отношений власти и общества. Последний, в свою очередь, был во многом обусловлен восстанием декабристов, а затем и европейскими революциями 1830 - 1831 годов. Проблема идеологического творчества власти приобретает, таким образом, несколько иные очертания, если рассматривать ее в рамках другой, фундаментальной проблемы взаимоотношений власти и общества.

Характерные черты, сложившейся в 1830 - 1840-е гг. политической системы, об идеологическом обосновании которой мы и говорим, стали проявляться уже в первые годы правления Николая I. Новое царствование, начавшееся событиями на Сенатской площади 14 декабря 1825 г., вносило свои коррективы во внутриполитическое развитие страны, обусловленные воздействием как внешних, так и внутренних факторов. Огромное влияние на политику самодержавия во второй четверти XIX в. оказало восстание декабристов, как раз наиболее ярко продемонстрировавшее кризис в отношениях власти и общества. Вопрос о том, насколько эти события повлияли на политические взгляды нового императора, и, соответственно, на дальнейшее развитие России, интересовал многих историков, начиная с XIX века. Задавались этим вопросом и современники. «Что сделал бы Николай без встречи на первом же шагу своего царствования этого возмущения, – писал граф Д. Н. Толстой, – остается вопросом; но позволительно и теперь заключать, особенно из его личного характера и из истории его царствования, что 14 декабря 1825 года дало этому Государю совсем иное направление»^¹. Н. К. Шильдер, полностью соглашаясь с мнением Толстого, считал, что «происшествия 14 декабря произвели на него (Николая I. – С. У.) тяжкое впечатление, отразившееся на характере правления всего последовавшего затем тридцатилетия»^². Не оставляют без внимания этот вопрос и современные исследователи. В частности, Р. Г. Эймонтова склонна считать, что значение восстания декабристов при определении направления нового царствования несколько преувеличено^³.

Не вдаваясь в подробности обсуждения этого вопроса, отмечу лишь, что события на Сенатской площади и последующее расследование причин возмущения, несомненно, повлияли на определение дальнейшего политического курса. Восстание декабристов если не инициировало, то, по крайней мере, значительно ускорило создание и окончательное оформление новой политической концепции. Благодаря поддержке её со стороны молодого императора, она, в конечном итоге, приобрела статус государственной идеологии. Свою роль в этом процессе сыграли, конечно, революции 1830 г. во Франции и Бельгии и восстание в Царстве Польском, однако основы были заложены во многом именно под впечатлением от 14 декабря.

Подозрение по отношению не только к дворянству, представителями которого были декабристы, но и ко всей образованной части общества не угасало в душе Николая I до конца его царствования. В первые годы правления нового императора, определяемые обычно в историографии как первый, реформаторский, период николаевского царствования, обозначились два параллельно идущих процесса. Попытки реформ были, однако, достаточно неуверенными и под впечатлением последующих событий 1830- 31 гг. на время потеряли свою актуальность. Вполне осознавая необходимость проведения в России определенных преобразований, русское самодержавие в тот период ставит первоочередной задачей сохранение и укрепление существующего политического порядка. Это требовало, в свою очередь, более осторожного подхода к решению проблемы реформ, более продолжительного подготовительного этапа. Одновременно с этим во второй четверти XIX в. для правительства актуализируется проблема не только всеобъемлющего контроля над развитием в России общественной мысли^⁴, но и возможного управления этим процессом согласно правительственным установкам. Восстание декабристов ясно показало, что в прежнее царствование данный момент учитывался недостаточно. Между тем, как отмечал граф А. Х. Бенкендорф: «Общественное мнение для власти то же, что топографическая карта для начальствующего армией во время войны»^¹.

Вполне закономерно, что правительство обратило свое пристальное внимание и на такой вопрос, как развитие просвещения в России. В частности, на такие его важные элементы как образование, нравственное и политическое воспитание. Именно в этих сферах происходит первоначальное формирование личности, которая затем, становясь составной частью мыслящего класса в государстве, делается в какой-то мере выразителем общественного мнения, играя активную роль в его дальнейшем развитии. Наряду с этим власти осознавали, что сложившееся в России положение, связанное с воспитанием юношества, оставляло желать лучшего. В первом же своем отчёте за 1827 г. А. Х. Бенкендорф отмечал, что «молодежь, т. е. дворянчики от 17 до 25 лет, составляют в массе самую гангренозную часть империи»^². Своего рода программным документом нового царствования стал знаменитый Манифест о свершении приговора над декабристами от 13 июля 1826 года. Помимо прочего, в нём говорилось о необходимости более внимательного отношения к воспитанию и образованию юношества, в том числе и дворянского. В документе, посвящённом восстанию против существующего строя, этот вопрос приобретал важное политическое значение. «Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, – говорилось в манифесте, – недостатку твердых познаний должно приписать сие свойство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нрава, а конец погибель»^³.

Таким образом, определив главные причины возникновения «мечтательных крайностей», важно было предотвратить их распространение, а по возможности вовсе лишить русских людей желания к ним обращаться. При реализации этих планов одной из наиболее важных задач явилась ликвидация недостатков, существующих в воспитании и образовании: важно было скорректировать направление (наиболее безопасное) в развитии просвещения в России, взяв данный вопрос под более жёсткий контроль со стороны правительства.

Необходимо заметить, что процесс этот, особенно на первом этапе, не был односторонним; общество довольно активно в нём участвовало (на уровне, который позволяли политические условия того времени). Главным образом, подобное участие заключалось в составлении на имя императора записок, где авторы излагали свои взгляды на вопросы образования и воспитания, а также о взаимоотношениях между властью и обществом. Осенью 1826 г. свою записку «О народном воспитании» подаёт А. С. Пушкин. Записка, написанная по повелению Николая I и в целом им одобренная, вызвала, тем не менее, некоторые критические замечания со стороны императора. В частности, заявление Пушкина, что «одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия»^¹, не могло полностью удовлетворить Николая I. Гр. А. Х. Бенкендорф, передавая слова императора в письме к Пушкину, заметил, что «принятое Вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее Вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонамеренное воспитание»^². Таким образом, Николай I расставлял приоритеты: на первом месте в воспитании личности должно стоять не отвлечённое просвещение, не образование как таковое, а, прежде всего, формирование в человеке чувства служебного долга, дисциплины и любви к отечеству и императору. Одним из главных средств для приобретения подобных качеств и необходимого опыта являлась государственная служба.

Ещё раньше А. С. Пушкина, в апреле 1826 г., свои мысли по поводу народного просвещения в России письменно высказывает попечитель Харьковского учебного округа А. А. Перовский (Погорельский), видевший главную цель учебных заведений «относительно просвещения народного» в «распространении познаний, на положительных и точных науках основанных». Гуманитарные науки, в частности философию, он относил к «роскоши ума человеческого»^³. Не секрет, что и сам Николай I придерживался схожего мнения, относясь к гуманитарным наукам с некоторым пренебрежением по сравнению с техническими науками, а порой даже с опаской. Наконец, в середине мая все того же 1826 г. на имя императора подал свою записку «О цензуре в России и книгопечатании вообще» Ф. В. Булгарин. Его записка также во многом посвящена вопросам воспитания юношества и общества в целом. С неё, собственно говоря, и начинается тесное сотрудничество Булгарина с властью.

Вышеназванные авторы были далеко не единственные, кто проявил интерес к данной проблеме. Интерес этот, как со стороны правительства, так и со стороны общества, как верно заметил В. Э. Вацуро, был не случаен^¹. События 14-го декабря вызвали в русском обществе также неоднозначную реакцию. При этом большинство не приняло путь радикальных изменений государственного устройства России, избранный декабристами. И это было не только следствием страха перед возможным преследованием со стороны властей, хотя и этот фактор тоже играл немаловажную роль. «Позиция декабристов, – по определению Р. Г. Эймонтовой, – не соответствовала общественному сознанию тех лет». Вооружённое восстание против законного царя, Помазанника Божия, явно противоречило традиционному восприятию большинством самодержавной власти, основанному на православных канонах^². Несмотря на сочувственное отношение к судьбе, постигшей декабристов, многие представители образованного общества считали действия заговорщиков незрелыми и в значительной степени не соответствующими российским условиям. «Это была ребячья вспышка людей взрослых, – писал позже в своих воспоминаниях М. А. Дмитриев, – дерзкая шалость людей умных, но недозрелых!»^³.

Вместе с тем, образ нового царя, сформировавшийся в первые годы его правления, вселял во многих надежду на воплощение мечты о «просвещенном монархе», на проведение необходимых реформ сверху, мирным путем, а не снизу, путем революционных потрясений. В период царствования Николая I было довольно распространено мнение о сходстве его с Петром I. Общество желало видеть в новом правителе преемника великого реформатора.

Семейным сходством будь же горд;

Во всем будь пращуру подобен:

Как он неутомим и тверд

И памятью, как он не злобен.^⁴

Так обращался к новому императору А. С. Пушкин.

Деятельность Николая I в первые годы его царствования, в самом деле, создавала видимость будущих преобразований (правда, в большинстве своем не оправдала ожиданий)^⁵.

Для большей плодотворности этого процесса необходимо было согласие между общественным мнением и правительством. Все это требовало определённого контроля и влияния на общественную мысль со стороны правительства доступными ему средствами (например, через образование, журналистику и т.д.). Подобные мысли высказывали и некоторые авторы поданных тогда на имя императора записок. Насколько данный аспект был важен для самого Николая I, – вопрос, решённый не до конца. Конечно, как отмечалось уже выше, он осознавал необходимость усиленного контроля над развитием общественной мысли в России. Тем не менее, всю жизнь свято веря в незыблемость и неприкосновенность самодержавной власти, император считал, что любые реформы, если они необходимы, должны исходить, прежде всего, от законного правительства и любое вмешательство общественного мнения (положительное или отрицательное – значения не имело) здесь неприемлемо. Ярким примером тому служит то, что на протяжении практически всего царствования Николая I все наиболее важные вопросы о возможных преобразованиях и реформах решались главным образом в специально создававшихся для этого секретных комитетах, деятельность которых была покрыта завесой тайны для основной массы населения. Однако, именно во второй четверти XIX в. в России была фактически разработана обширная программа подчинения основных сфер, влияющих на формирование общественного мнения, «видам правительства». Это произошло во многом благодаря деятельности некоторых государственных чиновников, но ясно, что без поддержки самодержца все их начинания не получили бы такого развития.

Начало новой политике в области просвещения было положено уже в первые годы правления Николая I. Но окончательное свое оформление, как и вся политическая система николаевского царствования в целом, она получила в 30-е гг. XIX века. События 14 декабря и выводы, сделанные в связи с этим Николаем I, обосновали изменения в сфере образования, выдвинув на первый план политическое воспитание общества, в силу чего постепенно складывается система более эффективного государственного контроля над деятельностью образовательных учреждений всех уровней. Вместо Комитета составления проекта общего устава учебных заведений, работавшего с 5 января 1825 г., 14 мая 1826 г. был образован новый коллегиальный орган, получивший название Комитет устройства учебных заведений. В задачу комитета входила подготовка новых уставов для учебных заведений всех типов, формирование в империи единой образовательной системы, более расположенной к политическому контролю со стороны власти, утверждение новых учебных планов и программ, а также учебников и пособий^¹. Главным результатом его деятельности стал утвержденный 8 декабря 1828 г. Устав низших и средних училищ, после чего члены комитета приступили к рассмотрению вопроса о составлении нового общего устава российских университетов.

Начинается наступление и на частные учебные заведения. Из-за своего особого статуса они являлись значительным препятствием к установлению всеобъемлющего государственного контроля. «Уничтожив или, по крайней мере, сильно затруднив воспитание частное, – писал А. С. Пушкин, – правительству легко будет заняться улучшением воспитания общественного»^¹. Согласно VIII главе Устава 1828 г., все частные учебные заведения были подчинены надзору директоров гимназий, а в уездных городах – смотрителю училищ. Осматривая эти заведения не менее одного раза в год, директор обязан был, главным образом, следить за учебным процессом и нравственным воспитанием учащихся^².

Наравне с этим акцентируется также внимание на утверждающей роли принципа сословности при формировании образовательной системы в России. В стране, где права и обязанности каждого гражданина определялись в соответствии с его принадлежностью к тому или иному сословию, доступ к образованию должен был определяться на тех же основаниях. Ужесточение сословной политики должно было, с одной стороны, крайне ограничить возможность размывания сословных границ путем проникновения через получение университетских дипломов в круг дворянства выходцев из разночинцев; с другой стороны, по возможности оградить дворянскую молодёжь от влияния на нее представителей низших сословий^³.

Начало активным действиям в этом направлении положил Высочайший рескрипт на имя министра народного просвещения от 19 августа 1827 г., в котором Николай I прямо указывал А. С. Шишкову на то, что «необходимо, чтоб повсюду предметы учения и самые способы преподавания были по возможности соображаемы с будущим вероятным предназначением обучающихся, чтобы каждый, вместе с здравыми, для всех общими понятиями о Вере, законах и нравственности, приобретал познания, наиболее для него нужные, могущие служить к улучшению его участи, и, не быв ниже своего состояния, также не стремился чрез меру возвысится над тем, в коем, по обыкновенному течению дел, ему суждено оставаться»^⁴. Строго ограничивалась возможность получения образования людьми, находившимися в крепостной зависимости. В их распоряжении оставались лишь приходские и уездные училища, а также частные учебные заведения, где преподавание находилось на том же уровне. В гимназии и высшие учебные заведения допускались лишь люди «свободных состояний», в том числе вольноотпущенники. Однако на деле правительство стремилось к укреплению в данных учебных заведениях позиций, прежде всего, дворянского сословия.

Помимо образовательной сферы правительство обратило внимание и на литературу и периодическую печать. Будучи выразителями идейных течений, преобладающих в обществе, они, в то же время, могли служить отличным средством воздействия на развитие общественной мысли, направляя её в нужное русло. Главным способом контролировать распространение печатной продукции была цензурная политика. Работа над новым цензурным уставом, который должен был исправить некоторые положения устава 1804 г., казавшегося в новых политических условиях слишком либеральным, началась еще при Александре I в созданном специально для этого в 1820 г. особом комитете. Однако окончательный вариант устава был подготовлен уже при Николае I и утвержден им 10 июня 1826 года. Новый устав, вошедший в историю, как «чугунный», содержал в себе 230 параграфов. В частности, § 151 гласил, что «не позволяется пропускать к напечатанию места в сочинениях и переводах, имеющие двоякий смысл, ежели один из них противен Цензурным правилам»^¹. Устав давал возможность цензорам широко интерпретировать любые высказывания авторов. В результате создавались условия, когда, по словам современника, «все почти сочинения могут быть запрещены»^².

Неудивительно, что общество встретило появление нового устава крайне негативно. М. Я. фон Фок в письме А. Х. Бенкендорфу отмечал: «Особенно стараются растерзать на части новый цензурный устав, экземпляры которого встречаешь даже в гостинодворских лавках. Литераторы в отчаянии. Писатели и журналисты носятся со своим негодованием по всем кружкам, которые они посещают, а у них связи и знакомства огромные». Их нападки на устав, по мнению фон Фока, были тем опаснее, что имели сочувствие в обществе, которое «вторит им, замечая, что, так как новым уставом не дается даже авторам гарантия, определенная законами, то положение их становится, подчас, очень незавидным»^³.

Всё это заставило правительство приступить к пересмотру основных положений устава^⁴. 22 апреля 1828 г. был принят новый устав, являвшийся на протяжении всего царствования Николя I определяющим документом в государственной цензурной политике, хотя постоянно и дополнялся многочисленными негласными предписаниями и циркулярными предложениями.

Таким образом, во второй половине 20-х годов XIX в. закладывались основы системы государственного контроля над развитием просвещения в России. Революции 1830 г. во Франции и Бельгии, а также польское восстание не только с новой силой форсировали дальнейшие преобразования в области просвещения, но и повлияли на формирование новой государственной идеологии, определявшей, в конечном итоге, официальное направление политического и нравственного воспитания обучающейся молодёжи и всего общества в целом.

Создание идеологии, ставшей теоретической базой правительственного курса, связывают с именем графа С. С. Уварова, сменившего в 1834 г. князя К. А. Ливена на посту министра народного просвещения. Тем не менее, основное направление, в котором развивалась новая идеологическая доктрина, обозначилось ещё до прихода Уварова, во многом под влиянием событий 14 декабря. В основу формирующейся идеологии была положена, в принципе, не новая для российского общественного сознания проблема Россия – Запад. Во второй четверти XIX в. проблема эта наиболее остро актуализируется в правительственных кругах. А. Е. Пресняков, характеризуя данный период, определил его как «золотой век русского национализма»^¹. Определение это выглядит слишком категоричным. Но при этом, действительно, в царствование Николая I, если не впервые, то наиболее активно Россия стала противопоставляться Западу как отличный от него мир со своими особыми традициями и нравами. Причём инициатива в этом отношении часто шла именно от власти. Хотя само общество на том этапе было достаточно восприимчиво к подобным идеям, что объяснялось рядом причин. Рост национального самосознания после победы в Отечественной войне 1812 г., обострённый последующей реакцией на внутреннюю и внешнюю политику Александра I в последние годы его царствования, наполненные идеями религиозного космополитизма, занимал не последнее место в ориентации общественного сознания тех лет^². Большую роль играла и оценка событий, связанных с возникновением политического заговора в России, вылившегося в восстание на Сенатской площади.

Среди причин восстания декабристов, сопровождавшего вступление на престол нового императора, далеко не последняя роль отводилась западному влиянию. Путь, избранный декабристами, по мнению многих, был подготовлен под сильным влиянием западноевропейских политических теорий. Уже упоминавшийся манифест от 13 июля 1826 г., гласил: «Не в свойствах, не в нравах Русских был сей умысл. Составленный горстию извергов, он заразил ближайшее их сообщество, сердца развратные и мечтательность дерзновенную; но в 10 лет злонамеренных усилий не проник, не мог проникнуть далее. Сердце России для него было и всегда будет неприступно»^³. Сам Николай I 20 декабря 1825 г., во время приёма в Зимнем дворце дипломатического корпуса утверждал, что «революционный дух, внесенный в Россию горстью людей, заразившихся в чужих краях новыми теориями, пустил несколько ложных ростков и внушил нескольким злодеям и безумцам мечту о возможности революции, для которой, благодаря Бога, в России нет данных»^¹. Недоверие к процессам, происходящим в западных государствах, начало которым во многом положила Французская революция 1789 г., обострилось после событий 1830-31 годов. Они показали, насколько глубоко кризисные явления проникли в основы существования самой западноевропейской цивилизации. В стремлении оградить Россию от подобной участи, сохранить и укрепить основы российской государственности, базирующейся на самодержавной власти, правительство акцентирует внимание на самобытности русской цивилизации, особенностях ее исторического развития. При этом взгляды самого Николая I на данную проблему становились во многом основополагающими при оформлении новой политической концепции власти.

Сравнение Николая I с Петром Великим шло, прежде всего, от надежды общества на проведение новым императором необходимых в России преобразований. «Теперь во многом нужен Петр, то есть новый зиждитель», - писал накануне казни декабристов П. А. Вяземский^². Что касается отношения к западноевропейской цивилизации, то тут взгляды двух императоров явно не совпадали. Политика, проводимая Николаем I, его убеждения по отношению к Западу часто были противоположными тому, к чему стремился Петр. А. де Кюстин писал о российском императоре: «Во мне поднимается волна почтения к этому человеку: всю силу своей воли направляет он на потаенную борьбу с тем, что создано гением Петра Великого; он боготворит сего великого реформатора, но возвращает к естественному состоянию нацию, которая более столетия назад была сбита с истинного пути и призвана к рабскому подражательству»^³. Уже после смерти Николая Павловича М. Юзефович заметил, что покойный император первым критически взглянул на петровские преобразования, и что «с минуты восшествия на престол Императора Николая, началась у нас реакция против петровской реформы и систематическое противодействие западному направлению в просвещении»^⁴.

Авторы данных высказываний, возможно, несколько категоричны в своих выводах, но в основном правы. Петр I в своё время пытался подтолкнуть отсталую Россию к более развитой западноевропейской цивилизации. Процесс этот сопровождался ломкой традиционных устоев Московской Руси и попытками заменить национальные обычаи и традиции элементами западной культуры. Николай I, в свою очередь, выступил убеждённым консерватором (а не преобразователем, как Петр). Стремясь к сохранению и упрочению существующего строя в России, ее самодержавного управления, Николай I не мог допустить каких-либо реформ, способных изменить этот строй, а уж тем более не мог он допустить преобразования, подталкиваемые народным возмущением. Процессы же, наблюдаемые в то время в Западной Европе, идеи, распространявшиеся там и насыщенные духом либерализма и порой несущие в себе революционное начало, вызывали у Николая неприязненное отношение и подозрительность.

Декабристы, для Николая I, прежде всего люди, заражённые пришедшим именно с Запада революционным духом, пытавшиеся посеять семена чужих идей в неподходящую для этого русскую почву. В результате молодой император проявил себя, в какой-то мере, сторонником ограничения культурного сближения России с Западом, начало которому было положено Петром Великим^¹. Уже в начале царствования делаются первые шаги в этом направлении. Начинает ограничиваться даже въезд в Россию иностранцев. 28 декабря 1825 г. Николай I писал своему старшему брату Константину Павловичу: «Так как у нас достаточно нашей собственной сволочи, я полагаю, было бы полезно и сообразно с условиями настоящего времени отменить эту легкость въезда в страну»^².

Вспыхнувшие летом 1830 г. революции во Франции и Бельгии ещё больше упрочили в Николае I предвзятое отношение к явлениям, происходившим на Западе. Именно в это время для императора остро встает вопрос о необходимости не только препятствовать проникновению опасных идей в Россию, но и бороться с революцией на международной арене.

Несклонный к излишнему теоретизированию и мистицизму (как его покойный брат), Николай I унаследовал от Александра I приверженность к принципам Священного Союза. Он представлялся императору, прежде всего, как охранительный орган, предназначенный для предотвращения каких-либо революционных возмущений в европейских странах, а также изменений в их государственном строе. Религиозный космополитизм, который был присущ Александру I, для Николая I был ненужным элементом. В 1830 г., когда произошли революции на Западе, Николай I вспомнил слова, сказанные ему покойным братом осенью 1825 г.: «Тебе, любезный брат, предстоит довершить важное дело, начатое мною основанием Священного Союза царей»^³. Русский император, «раздраженный беспорядками, которые обнаруживались в Европе»^¹, готов был идти в поход против революции, призывая к тому же и союзников. Наиболее ярко эти намерения проявились по отношению к революции в Бельгии. Вильгельм I сам попросил Россию о помощи, и Николай I готов был оказать ему эту услугу. В письме королю Нидерландов от 25 октября 1830 г. он писал: «Интересы всех правительств и мир всей Европы затрагиваются событиями в Бельгии. Проникнутый этими убеждениями, я готов выполнить в согласии с моими союзниками взятые на себя обязательства во всем их объеме и в части, касающейся меня, я не колеблюсь ответить на призыв вашего величества: уже отдан приказ, чтобы были собраны необходимые войска»^².

Но как бы Николай I не был по-боевому настроен, ему пришлось отступить. Европейские государства признали новую власть во Франции, признали независимость Бельгии, и Николай Павлович, по словам А. Х. Бенкендорфа, «впервые принудил себя действовать вопреки своему убеждению и не без глубокого сокрушения и досады признал Людовика-Филиппа королем французов»^³. Так же ему пришлось признать и независимость Бельгии (тем более, что это сделал сам король Нидерландов).

Свою роль здесь сыграли и события в Царстве Польском. Начавшееся там в ноябре 1830 г. восстание охладило пыл Николая I и заставило его окунуться во внутренние проблемы, на время забыв о внешних. Польское восстание, таким образом, сыграло двойную роль. С одной стороны, оно отвлекло Николая от событий на Западе, а с другой, окончательно убедило в пагубности влияния последнего. Вспыхнувшее на территории Российской империи восстание, несомненно, являлось в какой-то мере отголоском западных революций. При встрече с Ф. Вылежинским (в конце декабря 1830 г.) Николай I произнес: «Скажите от меня полякам, что я уверен в том, что на них действует иностранное влияние, которое я считаю главным поводом этой революции»^⁴. Борьба с этим влиянием, пропитанным духом либерализма, становится в николаевское царствование одной из важнейших политических задач.

Главным источником вредных идей, по мнению русского императора, конечно же, была Франция с её постоянными смутами. К Англии Николай I первоначально относился вполне лояльно, хотя там и была представительная монархия, так нелюбимая императором. Но после того, как там стали проявляться действия реформы 1832 г. (избирательный закон, давший доступ в парламент промышленной и торговой буржуазии), отношение стало меняться^⁵. Незадолго до новой революции во Франции, в январе 1848 г., Николай I писал: «В то же время Англия, направляемая неосторожными руками, начала свое самоубийство, проводя реформы, которые разрушили ее древнюю, веками испытанную организацию, и внесли повсюду такой беспорядок, что старая Англия исчезла, уступив место Англии, которая можно утверждать, ничего не сохранила от своей прежней организации кроме пороков, но которая, чтобы поддержать себя, открыто выставляет себя общепризнанной защитницей всего, что является беспорядком, революцией и разрушением»^¹.

С Австрией и Пруссией дело обстояло сложнее. С одной стороны, русский император считал эти две державы своими естественными союзниками в борьбе против революции. Однако в 1830 г. союзники показали себя не с лучшей стороны. Давая собственную оценку событиям 1830 г., Николай I очень критично отнесся к политике правительств союзных государств. В своих заметках о политических событиях года он писал: «Мы все время должны твердить Австрии и Пруссии об одном и том же, мы должны постоянно им указывать на опасность того пути, по которому они идут, и доказывать, что именно они удаляются от принципов союза, что мы никогда не совершим той же ошибки, так как узрели бы тогда неминуемую гибель доброго дела»^².

Бездействие союзников влекло за собой, по мнению русского императора, самые тяжёлые последствия для дальнейшего развития западноевропейских государств. Читая в 1849 г. ответы арестованного славянофила И. С. Аксакова на предложенные ему III отделением вопросы, Николай I не мог не согласится с утверждением, «что старый порядок вещей в Европе так же ложен, как и новый. Он уже ложен потому, что привел к новому, как к логическому, непременному своему последствию»^³. Данное замечание очень близко примыкало к выводам самого Николай I, сделанным после событий 1830-31 гг. Они полностью оправдались восемнадцать лет спустя, когда новая революционная волна с еще большей силой захлестнула европейские страны. Оценивая сложившуюся к январю 1848 г. ситуацию в Европе, в которой к тому времени назревал новый революционный кризис, Николай I писал: «С этого печального момента (революции 1830 г. – С. У.) от нашего тесного единения (России, Австрии и Пруссии. – С. У.) остались только одни внешние признаки, во все наши взаимоотношения вкралось недоверие, так как наши принципы, очевидно, перестали быть одинаковыми»^⁴.

Действительно, в отличие от союзников, принципы Николая I остались прежними. Считая себя государем России, поставленным Божьей волею, он признавал только такой же порядок и для других государств.

Современный исследователь Л. В. Выскочков заметил, что «”легитимист” брал в Николае I верх только тогда, когда революционная волна грозила захлестнуть Россию, как это было в период 1830 и 1848 гг., или если это непосредственно следовало из его союзных обязательств»^¹. С подобным утверждением можно поспорить, так как, на мой взгляд, вернее будет сказать, что «легитимист» брал в Николае I верх всегда: и в период революций, и после них. Так, например, он не смог до конца признать законной власть Людовика-Филиппа. Король, пришедший к власти с помощью революции, не мог быть «равноправным членом семьи государей «Божьей милостью»^². Не желая признавать свое поражение и после того, как новая власть во Франции, а также независимость Бельгии стали политической реальностью, Николай I в 1832 г., при встрече с Меттернихом, снова говорил о необходимости соединиться Австрии и Пруссии между собой и Россией, чтобы «остановить поток революции, обуздать Францию и Англию и сохранить спокойствие»^³.

Принципы легитимизма во взглядах Николая I и его политике играли, на самом деле, гораздо более важную роль, чем какие-либо другие. События 1830 и 1848 гг. служили лишь переломными этапами, когда под влиянием внешних происшествий внутри России усиливались охранительные тенденции^⁴. Рыцарь, или, как определяла его А. Ф. Тютчева, Дон-Кихот самодержавия^⁵, Николай I на протяжении всего своего царствования упорно занимал позицию главного стража основ российской государственности, а также в целом мировой политической системы, установленной Венским конгрессом. Тем не менее, несмотря на созданный им, говоря современным языком, имидж, в близком кругу русский император позволял себе высказывать мысли достаточно крамольные для политических условий, им же самим установленных. В 1841 г., по воспоминаниям его дочери вел. кн. Ольги Николаевны, Николай I говорил: «По своим убеждениям я республиканец (курсив мой. – С. У.). Монарх я только по призванию. Господь возложил на меня эту обязанность, и покуда я ее выполняю, я должен за нее нести ответственность»^⁶. При разговоре с Кюстином император также отзывался о республике, как способе правления ясном и честном^⁷. Видимое, на первый взгляд, противоречие между этими высказываниями и образом Николая I как защитника монархизма, на самом деле многое объясняет во взглядах и политике императора. Как верно заметил В. С. Парсамов: «Идеи легитимизма для него (Николая I – С. У.) были выше монархизма как такового»^⁸. Любая власть, в какой бы форме она ни выражалась (хотя такой способ правления, как представительная монархия, всегда вызывал подозрение), признавалась Николаем I при условии, что она была установлена законным путем, а не путем революционного насилия. «Законность, – писала вел. кн. Ольга Николаевна, – была для нашего отца то же, что легитимность»^¹. Именно поэтому пришедший к власти с помощью революции и пытавшийся войти в круг европейских монархов Луи-Филипп вызывал всегда неприязнь у русского самодержца. Признав его власть законной, правительства союзных государств одновременно с этим признали, по мнению русского императора, право любого народа устанавливать новую власть в государстве насильственным путём.

Проиграв эту битву, Николай I временно отбрасывает идею защиты монархического порядка на международной арене и обращается к внутренним проблемам. Русская политика в тот период, по замечанию А. Л. Зорина, становится «более оборонительной»^². На первое место выдвигается задача сохранения и дальнейшего укрепления существующего политического порядка в России. В связи с этим был приостановлен процесс подготовки реформ, положенный в основу деятельности Комитета 6 декабря 1826 года. Такой ход не означал окончательного отказа самодержавия от преобразовательной политики. Но требовалась более тщательная подготовка и, в первую очередь, самого общества к тем преобразованиям, которые самодержавная власть могла провести, не изменяя политического фундамента российского государства. Несмотря на видимое благополучие внутреннего состояния России^³, события 1830-31 гг. не могли не вызвать определённой реакции со стороны русского общества. По словам В. С. Печерина, после них «воздух освежел, все проснулись… начали говорить новым, дотоле неслыханным языком: о свободе, о правах человека и пр. и пр.»^⁴. Одной из главных задач правительства становится не допустить проникновения «заразы» Запада.

Особое внимание опять же было обращено на вопросы, связанные с воспитанием молодежи. Так, в указе Правительствующему сенату от 18 февраля 1831 г. говорилось о стремлении юношества к образованию за пределами отечества и о вреде от подобного чужеземного воспитания: «Молодые люди возвращаются иногда в Россию с самыми ложными о ней понятиями, не зная ее истинных потребностей, законов, нравов, порядка, а нередко и языка, они являются чуждыми посреди всего отечественного»^¹. В связи с этим ставилось условие, что юноши до 18 лет должны быть воспитываемы только в пределах России. Не достигшие 18-летнего возраста не могут быть отправляемы за границу для «усовершения в науках»^².

Указ министру народного просвещения от 12 июня 1831 г. содержал в себе распоряжение внести в Устав низших и средних учебных заведений 1828 г. дополнительные условия и ограничения относительно пансионов и других частных учебных заведений. Особенно это касалось иностранцев, занимающихся воспитанием русского юношества в подобных заведениях. Отныне всем иностранцам, приезжающим в Россию с целью заняться вышеуказанной деятельностью, необходимо было представить полные сведения «о своем состоянии, образовании, вероисповедании и поведении»^³. Российским же посольствам за границей предписывалось «разведывать самим о сих людях и сообщать сюда все то, что о них узнают, и неблагонадежным или подозрительным вовсе не выдавать паспортов на въезд в Россию»^⁴.

Прибывающих в Россию иностранцев, желающих заняться педагогической деятельностью, ожидал ещё ряд условий. Так, например, данным указом оговаривалось, что никто из них не должен иметь права открывать частные учебные заведения раньше, чем через пять лет их проживания в России.

В апреле 1834 г. был ограничен срок дозволенного пребывания русских за границей. Для дворян этот срок был ограничен пятью годами, для остальных – тремя^⁵. Особенно тревожила Николая I уезжавшая за границу молодёжь как наиболее подверженная западным соблазнам. Ему всегда казалось, что в чужих краях слишком много русской молодёжи, которой совершенно нечему там учиться. Именно в России они должны были бы находить примеры для подражания^⁶.

В стремлении создать русскую модель просвещения правительство остро нуждалось в теоретическом обосновании своей политики. Сам Николай I в данном случае был более практиком, нежели теоретиком. А. С. Шишков, который, собственно говоря, заложил основы новой политики правительства в области образования, а также определил, в соответствии со своими взглядами на этот вопрос, её религиозно-патриотическое направление^⁷, так и не смог предложить какой-либо стройной и устойчивой идейной системы, способной не только определить главные «виды правительства», но и одновременно с этим соответствовать требованиям времени. Его идея о создании системы национального, русского образования замыкалась главным образом на утверждении, что «главная цель учреждения всех наших учебных заведений, есть образование верных подданных Государя, просвещенных и усердных сынов церкви и отечества»^¹. Сменивший его в 1828 г. на посту министра народного просвещения бывший попечитель Дерптского учебного округа князь К. А. Ливен за короткий период своего управления министерством также не имел в этом отношении особых успехов.

21 апреля 1832 г. товарищем министра народного просвещения был назначен С. С. Уваров^², и в том же году ему был поручен осмотр Московского университета, вызывавший у Николая I наибольшие подозрения как рассадник вредных идей. Уваров так определил цель своего пребывания в Москве в письме А. Х. Бенкендорфу от 14 октября 1832 г.: «Я сочту себя очень счастливым, если результатом моего здесь пребывания будет восстановление в среде молодежи порядка и возможность успокоить в этом отношении нашего августейшего Государя»^³. Вполне справившись с поставленной целью, Уваров в своем отчете от 4 декабря 1832 г. дал в целом положительную оценку деятельности этого учебного заведения.

Именно в этом отчетё будущий министр просвещения впервые на официальном уровне высказал идею, что «образование правильное, основательное, необходимо в нашем веке с глубокими убеждениями и теплою верою в истинно русские охранительные начала православия, самодержавия, народности, составляющие последний якорь нашего спасения и важнейший залог силы и величия нашего отечества»^⁴. По сути, это была основа готовой идеологической программы, предлагаемой Уваровым русскому самодержавию.

Триада Уварова представляла собой, как заметил М. М. Шевченко своеобразную интерпретацию лозунга «За веру, царя и отечество»^¹. В тоже время существовала вероятность противопоставления ее другой формуле, возникшей в период Французской революции 1789 г., которая имела сходную с уваровской структуру. Однако, элементы, включенные во французский вариант («Liberte`, Egalite`, Fraternite`» - «Свобода, Равенство, Братство»), выступали прямыми антиподами тому, что предлагал министр просвещения^².

Какое бы значение не приобретала тройственная формула, она стала своего рода платформой всей идеологической конструкции, построенной в николаевское царствование. Являя собой, по сути, концентрированный образ основополагающих начал, на которых базировалась устойчивость российской государственности, она была наиболее консервативной составляющей всей программы С. С. Уварова.

В данном случае нет особой нужды подробно останавливаться на характеристике уваровской формулы. Как уже было сказано, этот аспект в достаточной степени исследован историками^³. Опираясь на эти три постулата, Уваров в дальнейшем развивал свои взгляды на возможную модификацию системы просвещения в России и её роль в сохранении политической стабильности в государстве. Источники, используемые им в процессе формирования концепции развития русского просвещения, выступившей и в качестве новой национально-государственной идеи, разнообразны. Сюда можно включить идейное наследие французских легитимистов, представителей немецкого романтизма первой половины XIX в., и, безусловно, концепцию исторического развития Российского государства Н. М. Карамзина, выраженную не только в записке «О древней и новой России», но также и в «Истории государства Российского». Нельзя не учитывать также и принципы легитимизма, характерные для самого Николая I. Не будучи оформлены в стройную систему взглядов, они, тем не менее, представляли собой определённую мировоззренческую позицию, занимаемую императором, играя ведущую роль в процессе складывания общей политической системы нового царствования.

Таким образом, используя наметившиеся еще до него общие тенденции и определяя возможность для России в своем развитии идти особым, отличным от Запада путем, Уваров обозначил те основы, которые при условии их сохранности обеспечивали успешность этого процесса. «Посреди всеобщего падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, – писал министр просвещения, – не взирая на повсеместное распространение разрушительных начал, Россия к счастию сохранила доселе теплую веру к некоторым религиозным, моральным и политическим понятиям, ей исключительно принадлежащим». Однако задача, поставленная Уваровым в связи с этим, несколько расширяла проблему: «Как учредить у нас народное воспитание, соответствующее нашему порядку вещей и не чуждое Европейского духа? По какому правилу следует действовать в отношении к Европейскому просвещению, к Европейским идеям, без коих мы не можем уже обойтись, но которые без искусного обуздания их грозят нам неминуемой гибелью?»^¹.

Постановка вопроса подобным образом была неминуема для самого Уварова. Будучи человеком европейски образованным, интегрированным в западноевропейскую культуру ещё в процессе своего становления, в александровскую эпоху, Уваров не мог не осознавать, что полная изоляция России от Запада немыслима в сложившихся обстоятельствах и грозила бы российскому государству значительным отставанием в развитии. Тем не менее, система общественных ценностей, лежавшая в основе всех культурных достижений Запада, несла в себе также и те разрушительные начала, которые были так губительны для существующего в России порядка вещей^². Выход из сложившегося тупика был найден в неразрывной связи общего просвещения с нравственным и политическим воспитанием. Исходя из этого, главной задачей, по мнению Уварова, было «внушить юношеству, что на всех ступенях общественной жизни умственное совершенствование, без совершенствования нравственного – мечта и мечта пагубная»^³. Данный тезис не был находкой самого Уварова. В цитировавшемся выше отзыве на записку Пушкина «О народном воспитании» Николай I уже высказывал похожие идеи (см. выше). Менее отчётливо, но все же упоминал об этом и А. А. Перовский в записке о народном просвещении, поданной на имя императора в 1826 г., отмечая, что при Александре I данный аспект учитывался недостаточно^⁴. Однако, используя опыт своих предшественников, Уваров обобщил и систематизировал разрозненные мнения на этот счёт, наполнив построенную схему конкретным содержанием. Нравственное воспитание должно было основываться на тех началах, которые столь лаконично министр выразил в своей формуле «православие, самодержавие, народность».

В конечном итоге Уваров сформулировал концепцию, ставшую, своего рода, компромиссом между западным просвещением и самодержавной Россией, который выражался в попытке приспособить западную науку и просвещение в целом к российской действительности, не побуждая к изменению последней. Русская модель просвещения, таким образом, не отвергая право на заимствование определённых достижений западноевропейской цивилизации, приоритет отдавала национальным охранительным принципам. Самобытность России, особый путь её исторического развития не исключали российское государство из системы других государств. Но, в то же время, они отстаивали позицию ее самостоятельности в вопросах просвещения и политического порядка. Эта самостоятельность была обусловлена общественными ценностями, отличными от западноевропейских и опирающимися на другие начала и принципы. Триада приобретала значение своеобразной лакмусовой бумаги, определяющей приемлемость тех или иных идей и теорий для самодержавной России. Авторитет и неприкосновенность трех постулатов, заложенных в ней, должны были стать определяющими для русского общества в процессе их интеллектуального развития. «Вот те главные начала, – писал позже сам Уваров, – которые надлежало включить в систему общественного образования, чтобы она соединяла выгоды нашего времени с преданиями прошедшего и с надеждами будущего, чтобы народное воспитание соответствовало нашему порядку вещей и было не чуждо европейского духа»^¹.

Следует остановиться еще на одном важном моменте. Современный исследователь Н. И. Казаков, интерпретируя концепцию, предложенную Уваровым, высказал довольно спорное утверждение о том, что «установка, данная С. С. Уваровым, <...> имела отнюдь не общегосударственное, но локальное, ведомственное значение»^². Несмотря на то, что данный тезис уже был оспорен в свое время В. А. Мильчиной и А. Л. Осповатом, а также А. Л. Зориным, на мой взгляд, существует возможность сделать по этому поводу ряд замечаний^³.

Предлагая свою триаду, Уваров определял ее, прежде всего, как универсальную для русского общества формулу, способную направить развитие общественной мысли в нужное русло. Он сумел объединить и предложить в качестве цельной системы символы, способные внедрить в общественное сознание идею легитимности и незыблемости существующего в России политического порядка. По мнению П. В. Акульшина, государственная идеология николаевского царствования представляла собой «российскую модификацию общеевропейского политического течения – легитимизма, сложившегося в эпоху наполеоновских войн и общеевропейского кризиса феодальных монархий»^¹. Являясь фундаментом новой государственной идеологии, триада способна была решить насущные проблемы русского государственного консерватизма. Преобразовательная политика становилась возможной лишь при условии сохранения основ российской государственности, обеспечивающих дальнейшее укрепление существующего политического порядка.

Чтобы идеологическая доктрина оказалась действенной, необходимо было утверждение её как неотъемлемой части общественного сознания. И здесь Уваров недвусмысленно подчеркивал приоритетное место возглавляемого им министерства народного просвещения в этом процессе: «… именно в сфере народного образования надлежит нам, прежде всего, возродить веру в монархические и народные начала, но возродить ее без потрясений, без поспешности, без насилия»^². Претензии самого министра просвещения на роль идейного лидера, в данном случае вполне уместны. Министерство народного просвещения, как никакое другое государственное учреждение имело все возможности и средства, чтобы поставить процесс развития просвещения и, в частности, нравственное и политическое воспитание под всеобъемлющий контроль правительства, а также через усиленную пропаганду официальной идеологической доктрины влиять на формирование общественного мнения.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 19

	Российской цивилизации Сборник материалов I межвузовской научной... А43 материалов I межвузовской научной конференции 29 мая 2008 г. Саратов: Изд-во «Научная книга», 2009. 171 с		Российской цивилизации Сборник материалов III межвузовской научной... А43 материалов III межвузовской научной конференции 26 февраля 2010 г. Саратов: Изд-во «Наука», 2010. с
	Сборник материалов Всероссийской конференции с элементами научной... А26 Агроэкологические проблемы техногенного региона : сборник Всероссийской конференции с элементами научной школы для молодежи в...		В. И. Михалев, проф. В. Н. Скира, доц. Т. И. Ермакова (отв секретарь).... Материалы Международной научно-практической конференции, посвященной 85-летию со дна рождения профессора Черемисинова Г. А. и 50-летию...
	Знание есть сила материалы 65 итоговой межвузовской научной студенческой... Знание есть сила: Материалы 65 итоговой межвузовской научной студенческой конференции — Челябинск: Изд-во «Челябинская государственная...		Хрестоматия Издательство «Научная книга» Б83 Петровская эпоха в церковной публицистике начала XVIII века: Хрестоматия. Саратов: Изд-во «Научная книга», 2013. – 311 с
	Министерства транспорта российской федерации государственное образовательное... Актуальные вопросы медицинского обеспечения полетов. Тезисы докладов vi-ой Всероссийской научно-практической конференции, посвященной...		Нижегородский государственный лингвистический университет Лингвистические основы межкультурной коммуникации. Часть I: Сборник материалов международной научной конференции 10-11 декабря 2009...
	Положение о региональном этапе Всероссийского конкурса детского и юношеского литературно С. А. Есенина, 110-летию со дня рождения М. М. Шолохова, 100-летию К. М. Симонова, 100 летию со дня рождения поэта Е. А. Долматовского,...		Актуальные проблемы инновационного развития агропромышленного комплекса... Материалы третьей всероссийской научной конференции студентов и молодых ученых. С международным участием. 23-24 апреля 2009 г./сост....
	Российской федерации фгаоу во «Национальный исследовательский Нижегородский... Ж92 Журналистика в системе альтернативных источников информации: Сборник материалов научной конференции кафедры журналистики 14 марта...		Непрерывного педагогического образования сборник материалов I v международной... Международной научно-практической конференции (Абакан, 18 ноября 2016 г.) / отв ред. А. Н. Карамчаков. – Абакан: Издательство фгбоу...
	Вызвала большой интерес у участников. Рассмотренные вопросы полезны... Россия и россияне: особенности цивилизации: материалы Международной научной конференции, посвященной 80-летию алти-агту. – Архангельск:...		Сборник научных статей и докладов участников Поволжской научно-практической... Сборник научных статей и докладов участников Поволжской научно-практической конференции. Самара, 12  13 ноября 2009 г.  Самара:...
	Приоритеты мировой науки: эксперимент и научная дискуссия «Приоритеты мировой науки: эксперимент и научная дискуссия»: Материалы VIII международной научной конференции 17-18 июня 2015 г....		И мир материалы юбилейной научной конференции “Человек и мир” Екатеринбург,... Человек и мир: Материалы юбилейной научной конференции “Человек и мир”. Екатеринбург, 2009, 209 с

Сборник материалов II межвузовской научной конференции (к 100-летию сгу) Издательство «Научная книга» 2009

Похожие: