Павел Проценко.
Московская область, г. Электросталь “Русский Пастырь”, №15-16 (1-11, 1993)
*См. "Священник Анатолий Жураковский. Материалы к житию”. Париж, ИМКА-пресс, 1984. Новые данные о его судьбе содержатся в моей публикации - журнал "Северные просторы". Москва, 1992, №№ 1-2; 3-4.
** Эта работа, ошибочно приписанная прот. А. Глаголеву, издана в 1968 г. Братством преп. Иова Почаевского в Монреале. См. "Вестник РХД" № 159.
Новомученик иерей Анатолий Жураковский
Святой Илия Пророк
И было к нему слово Господне: пойди отсюда и обратись на восток и скройся у потока Хорафа, что против Иордана: из этого потока ты будешь пить, а воронам Я повелел кормить тебя там.
(Ill Царств. XVII. 2)
I
В нашей душе живет слепое преклонение перед новым, перед современным. Воспитанные на ложной фантастической идеологии прогресса, мы неизбежно представляем себе историю как восходящий путь, как цепь достижений, влекущих нас все выше и выше, возникающих над прошлым, которое кажется нам убогим, бессодержательным, жалким. Сравнивая себя с предшествующими поколениями, мы представляем себя обычно если не более мудрыми, чем они, то во всяком случае несомненно более внутренне содержательными, одаренными, духовно свободными. Наши запросы, наши стремления кажутся нам титаническими. В своем духовном мире, думаем мы, открыли мы те пути к освобождению, которых вовсе не ведали наши предки.
В этом слепом самопревозношении утверждает нас особенно философия, литература и искусство. Всматриваясь в созданные ими образы, вдумываясь в выдвинутые ими проблемы, мы приходим к убеждению, что и образы эти и проблемы совсем новые, неслыханные по своей глубине, по силе заложенных в них дерзаний. Древность, предшествующие поколения - говорили мы - не знали ничего подобного.
Но несомненно, это утверждение - только горделивый предрассудок. Прошлое, миры иных эпох, иных культур закрыты от нас. Нам никогда не понять их своеобразия, сокровенной тайны их души, и потому с большой оскорбительной, а подчас и святотатственной легкостью судим мы о них по себе, упрощаем, принижаем, приспособляем к своим шаблонам все, что кажется нам непонятным и что таит в себе глубины, превосходящие нашу проницательность и недоступные нашему разумению
Но чем пристальнее, чем любовнее всматриваешься в эту седую древность, в эти священные и святые тени прошлого, тем яснее становится для внутреннего взора, как безмерно богато оно, это прошлое, несравнимо своеобразно, как поверхностно и пошло это желание принизить его в угоду настоящему, представить его только ступенью для будущего. Образы прошлого, искания прошлого - искания жизни подлинно дерзновенны, величественны, прекрасны, и только наша духовная незрячесть, а порою и невежество побуждают нас говорить о широте наших горизонтов, о глубине наших сомнений, о силе и смелости наших дерзаний.
Св. пророк Илия. Икона написана знаменитым современным греческим иконописцем Фотиосом Колтоглу
Если это можно утверждать относительно самых разнообразных миров, культур и эпох, то совершенно особенной силой и совершенно исключительным правом надо утверждать это о мире Библии. Если бы мы умели только читать Библию, как померкли бы сразу перед ее светом зарницы наших откровений, как опустились бы в цене и наше богоискательство и наше богоборчество. Современные богоискатели, даже ученые психологи, пытающиеся в многотомных научных исследованиях о религиозном опыте вскрыть тайну встречи человеческой души с Бесконечным, они собирают плоды, свои открытия, на убогих пажитях свидетельств наших современников, большей частью религиозно бездарных и духовно не окрыленных. Джемс заполняет целые страницы своего основополагающего в вопросе о религиозном опыте труда - "Многообразие религиозного опыта” - выписками из дневников, исповедей и писем современников. Конечно, может быть нужно и это. Но как бездонно углубилось бы содержание этих научных исследований, как бесконечно возросла бы их внутренняя ценность, если бы они были построены не на основании случайного, малоценного религиозного материала, а на основании проницательного анализа подлинно классических памятников религиозной жизни, и в первую очередь, конечно, Библии. Надо только найти утерянный
ключ к пониманию подлинного духа библейских образов, надо освободиться от давящего гнета школьных шаблонов и попытаться понять эти образы не в их эпической статике, связанной с определенным историческим моментом, а в их внутренней творческой динамике, живой во все времена и эпохи.
При свете, вынесенном из глубинных недр Библии, многие дерзания современного богоборчества покажутся наивными, недоросшими до горних пределов, и не только образы Ницше, Ибсеновский Бранд, но даже жуткие загадки Достоевского станут менее давяще грандиозными.
На этих страницах мне хочется воскресить, в меру моих сил и моего разумения, образ Илии Фесвитяни- на-пророка, образ, исполненный сверхчеловеческой мощности и вместе необъятной привлекательности, столь близкий нам по тайне своих устремлений и своего богоборчества и столь далекий от нас в огненной силе своего богопознания. На школьной скамье еще мы все познакомились с этим образом, но тогда его превратили для нас в лубок, религиозно бессодержательный и поэтически бездарный.
Теперь нам надо совершенно изгладить из памяти этот старый, выцветший в нашем сознании штамп и попытаться проникнуть в подлинный смысл захватывающе величественного библейского лика.
II
Илия Фесвитянин - это один из вечных спутников человечества, один из тех, чьи неумирающие тени реют над потоком истории и влекут к себе человеческий дух. Разные народы и в разные эпохи устремляли свои взоры на его лик, свидетельствуя о тайне, которую они провидят в строгих чертах.
Илия несомненно величайший пророк Ветхого Завета. Но этого мало. Ветхозаветный иудей связывал с образом Илии самые свои драгоценные чаяния, чаяния Мессии, пришествие Мессии по преданию должно было предвариться новым явлением Илии. В Новом Завете пророк Илия занимает совсем особое место: с ним связано имя Пророка-Предтечи. Иоанн проповедовал в духе и силе Илии. Накануне входа Иисуса в Иерусалим и величайших событий, последовавших за этим входом, Илия на Фаворе являлся во славе и Сын Человеческий беседовал с ним о грядущем, и, когда спускались с горы Фаворской, Иисус с учениками снова говорил о нем же, об Илии, об его пришествии.
Средневековье связывало с Илией драгоценную для себя тайну своего сокровенного искусства - алхимии.
У арабов-магометан существует предание о каком- то духе - страннике, являющемся в роковые миги истории и вновь исчезающем. И сказание об этом духе опять-таки связывают с Илией.
С ним же срастаются эсхатологические, апокалипсические предчувствия человечества. Илия как-то снова явит себя миру в последние времена. И каждый раз когда в человечестве пробуждалась эсхатологическая тревога, - а это мы наблюдаем многократно на протяжении истории - каждый раз образ пророка Илии становится ближе и понятнее для человека.
Итак, не только тогда, когда там, на далеком небосклоне, перекатываются громовые раскаты и сверкает молния, но и когда в недрах нашего исторического существования разражаются бури, огненная тень Илии приближается к нам и между нами и ею вырастает трепетная связь.
Илия-пророк представляется взору человечества как вечный странник. Он, как огненный метеор, вспыхивает пожаром в тревожные миги человеческого бытия, неведомо откуда появляется и неведомо куда исчезает.
Конечно, таким он рисуется взору исторического человечества, потому что так изображает его Библия.
Внезапно появляется Илия на страницах библейского рассказа. Библия ничего не говорит нам ни о его родителях, ни о рождении, ни о возрастании духовном, даже ничего не говорит о том, как и когда он ощутил в себе высокое призвание, божественный дар пророчества.
В третьей Книге Царств в 17 главе мы читаем:
“И сказал Илия (пророк) Фесвитянин, из жителей Галаадских Ахаву: “Жив Господь, Бог Израилев, пред Которым я стою! в эти годы не будет ни росы, ни дождя, разве только по моему слову” (I ст.).
Это первое свидетельство Библии об Илии.
Так встает он сразу перед нами во весь рост в своем грозном величии, внезапном и страшном, как гроза Божественного гнева.
Так же внезапно появлялся он каждый раз и перед своими единоплеменниками и современниками со своими пророчествами и предречениями, с глаголом Божиим в своих устах. Появлялся там, где его меньше всего ждали, ошеломлял одним своим явлением, одним своим видом прежде всяких слов и внезапно исчезал, уходил в далекие пустыни, в уединенье, где долгие годы проводил одинокий, неведомый никому, наедине со своим Богом, и тогда бесполезно было его искать, хотя бы в поисках участвовали и тысячи верных царских слуг, как это бывало.
Пораженные этой внезапностью его явлений, современники считали, что пророк Божий непосредственно в Божественной деснице, что Дух Божий, как на крыльях ветра, переносит его по просторам земли, из пустынь несет в горы, из гор в долины, берет его из уединенного безлюдья и ставит пред лице царей и сильных мира.
Царедворец Авдий, посланец царя Ахава, встречает Илию и пророк велит ему идти к своему повелителю и возвестить, что он - Илия - здесь. Но Авдий трепещет, боится оказаться лжецом, потому что, как и все, он весь под впечатлением таинственной внезапности пророческих явлений и исчезновений. “Ты теперь говоришь, - говорит Авдий Илии, - ты теперь говоришь: пойди скажи господину твоему: Илия здесь. Когда я пойду от тебя, тогда Дух Господа унесет тебя, не знаю куда, и если я пойду уведомить Ахава и он не найдет тебя, то он убьет меня, а раб твой богобоязнен от юности своей” (3-я Царств., гл. 18, ст. 11, 12).
И так же неожиданно, таинственно, как появляется он в Библейском рассказе перед нами и перед своими современниками, так же еще более таинственно уходит он из жизни, уносимый на огненной колеснице огненными конями в неведомые Божественные выс
28
шие сферы бытия, и тщетно не один день ищут остатков его земной жизни по горам, ущельям, пустыням...
Ничего не говоря о рождении Илии, о его родителях. Библия, однако, говорит о его родине - он из жителей Галаадских. Галаад-это пустыня, окаймляющая Иудею, населенная кочующими, еще не осевшими племенами.
Значит, дух Скитальца Вечности воплотился в теле кочевника в стране кочевий.
И, по-видимому, Илия был сыном своего племени, носил в себе эту стихию кочевья, на которую излился в нем “громокипящий кубок” пророческого вдохновения.
Самая наружность Илии, совершенно необычная, обличала в нем не только пророка, аскета, пустынника, бросающего вызов всякой роскоши, всякой условности и даже всякому быту, но и говорила о стране, из которой он вышел, об особых нравах ее жителей.
Илию легко было узнать по его внешнему виду, по особенным характерным только для него одного признакам.
В Библии рассказывается, как к царю Охозии явились его слуги и возвестили ему о встрече ими человека, устрашившего их грозными предведениями.
Царь Охозия спросил: “Каков видом тот человек, который вышел навстречу вам и говорил вам слова сии?” - они сказали ему: “человек тот весь в волосах и кожаным поясом подпоясан по чреслам своим”. - И сказал он: “Это Илия Фесвитянин” (4-ая Царств, гл. /, ст. 7, 8).
К этому краткому, но выразительному описанию - "человек весь в волосах и кожаным поясом подпоясан по чреслам своим” - надо прибавить один только не менее характерный признак: милоть, козья шкура - с нею, по-видимому, Илия не расставался, она была орудием чуда в его руках, заветным даром, оставленным им преемнику Елисею.
Не только во внешнем облике сквозила в Илии натура жителя Галаада-кочевника. Иногда она видимо пробуждалась в нем стихийным действенным порывом. Мы увидим еще, как после своего единоборства и победы над идолопоклонством на Кармиле, после того как по его молитвенному призыву хлынули потоки дождя, пророк-чудотворец, точно окончив свою миссию, превращается в кочевника-бедуина и в потоках хлещущих с неба, препоясав свои чресла, бежит перед колесницей царя Ахава, как его скороход, до самого Израиля. Так, говорят, и теперь еще путешественников поражают в тех местах эти бегуны- кочевники, соперничающие в скорости и выносливости с мчащимися конями, способные, как стрела, стремительно и стройно совершать много верст в быстром беге.
Таковы некоторые черты внешнего облика пророка.
Внутренний же облик открывается перед нами в своеобразной и могучей красоте, по мере того как событие за событием развертывается перед намипр картина его жизни и его служения.
Только одно сразу бросается в глаза и это самое главное в Илии-пророке: Илия никогда не бывает один - он всегда со своим Богом. Говорить об Илии - это значит говорить о Боге. “Жив Господь Бог Израилев, перед Которым я стою”, - так всегда начинает
Иудейская пустыня. Место, куда удалился, спасаясь от Иезавели св. пророк Илия. Впоследствии - центр палестинского аскетизма и монашества
Илия свое слово, свои пророчества, в этом - выражение его богосознания. “Жив Господь Бог твой, перед Которым ты стоишь”, - так обращаются к нему другие - в этом свидетельство их живого сознания, что он Божий, что он с Богом и Бог с ним.
Связь Илии с Богом особая, личная, интимная. Бога именует он своим: “Господи Боже мой”, - и другие чувствуют его право так говорить и свидетельствуют об этом праве. “Господь Бог твой”, -говорят они. Илия, однако, не созерцатель-мистик, весь погруженный в толщу сверхчувственных откровений и сладостных видений. Бог Илии - Живой Бог, как он о Нем говорит, это не Бог созерцания, а Бог действия. Он проявляет себя в потоке исторических событий в больших и малых человеческих делах, как огненый Судия, Бог Ревнитель.
И сам Илия точно весь из огня. “Услышь меня в огне”, - молился он Богу. И в конце его жизни он исчезает, уносимый огненными конями на огненной колеснице.
Таков этот величайший пророк Библии. Таковы яркие черты, выступающие при первом пристальном взгляде, устремленном на его грозный, но вместе чарующий лик.
Ill
Илия начинает свое пророческое служение при царе Ахаве. Историк, смотрящий на мир не под углом религии, пожалуй, не согласится с той оценкой этого царя и его деятельности, какую мы находим в Библии.
Он признает Ахава, пожалуй, недурным правителем, заботившимся о благе своего народа. Но у библейского историка своя оценка. Нив жизни отдельного человека, ни в жизни эпох и народов не ценит он внешних достижений, обилие чувственных, осязаемых благ. С точки зрения отношения души отдельного человека или целого народа к Вечному, Божественному рассматривает он события и поэтому в Библии для Ахава, пытавшегося отторгнуть душу Израиля от Живого Единого Бога и обратить ее к служению идолу Ваалу - в ней для него мы находим слова сурового и решительного осуждения.
“Делал Ахав, сын Амврия, неугодное пред очами Господа более всех бывших прежде него”, -читаем мы в Библии, -"...Он взял себе в жену Иезавель, дочь Ефваала, царя Сидонского, и стал служить Ваалу и поклоняться ему. И поставил он Ваалу жертвенник в капище Ваала, который построил в Самарии. И сделал Ахав дубраву и более всех царей Израильских, которые были прежде него, Ахав делал то, что раздражает Господа, Бога Израилева, (и погубил душу свою)” (3-я Царств, гл. 16, ст. 30-33).
За это же нечестие должен был Илия возвестить Ахаву грозное осуждение.
“И сказал Илия (пророк), Фесвитянин, из жителей Галаадских, Ахаву: жив Господь, Бог Израилев, пред Которым я стою! в сии годы не будет ни росы, ни дождя, разве только по моему слову” (3-я Царств, гл. 17, ст. 1).
Нам трудно понять, осознать до конца, представить себе воочию неумолимо грозное значение пророческой вести.
Даже мы, живущие в бесконечных просторах России, знающие сколько томительно-жуткого ужаса таится в слове “засуха”, хранящем как будто бы в себе хруст высохшей от палящих лучей земли, даже мы не в силах представить себе сколько-нибудь ясно, что такое засуха там, в раскаленных песках и пустынях Палестины. Когда нет дождей, небо становится там медяное, и земля как высохшие сосцы женщины, и люди и звери в бессильном отчаянии, кусая от жажды языки, посылают проклятия Давшему жизнь и Обрекшему ее на безысходную муку. И вот это ни с чем не сравнимое бедствие вызвал Илия своим творческим словом над царем, над страной, над народом.
И вызвав, точно прогремев громом ужаса, ушел прочь в далекие пустыни, чтобы не видеть ни нечестия, ни бедствия и чтобы быть наедине со своим Живым, но карающим смертью Богом.
“И было к нему слово Господне: пойди отсюда и обратись на восток, и скройся у потока Хорафа, что против Иордана. Из этого потока ты будешь пить, а воронам Я повелел кормить тебя там. И пошел он, и сделал по слову Господню; пошел и остался у потока Хорафа, что против Иордана. И вороны приносили ему хлеб и мясо поутру, и хлеб и мясо по вечеру, а из потока он пил (3-я Царств, гл. 17, ст. 2-6).
Но скоро бедствие, вызванное огненным глаголом Илии, достигает и его самого в его уединении. Поток, из которого он пил, высыхает. Но Господь Сам заботится о Своем пророке. Он просыпает его в пределы языческие, в Сарепту Сидонскую, к женщине-вдове: она должна его кормить и хранить его жизнь.
И Илия идет. Сначала нам кажется непонятным, как и почему он делает это. Он, неумолимый Илия, обрекший свой народ на мучительное наказание за идолопоклонство, он сам идет теперь в пределы языческие, спасаясь от голода. Нет ли здесь измены или, по крайней мере, уступки, вызванной слабостью?
Нет, конечно, это не слабость и не уступка. Это внутренняя терпимость, таящая в себе глубокий религиозный смысл.
Тот, кто знает Иегову, Единого, Истинного Бога, Бога-Ревнителя, тот не смеет даже помыслить о служении и поклонении иным богам, богам языческим. Всякий такой помысел есть для него страшное внутреннее падение, грозящее ему роковой гибелью.
Но тот, кто не знает Иеговы, тот, кто самым своим неведением обречен жить в мире темного многобожия, он, в этом своем поклонении многим, ощупью, быть может, ищет путей к Единому. То, что для иудея - идолопоклонство, то для живущего в пределах Сидонских еще просто язычество. И если один, как изменивший, как ниспавший, как не постигший тайны, должен быть подвергнут суровой каре, сожжен огнем Божественной ревности, то другой, как еще не доросший, непросветленный, быть может, должен быть просветлен и поднят к высотам подлинного Бо- гопознания. Поэтому Илия, неумолимый и безжалостный к иудеям, милостив и снисходителен к женщине из Сарепты.
Он пошел к ней и по дороге встретил ее у врат города. Она собирала дрова. И он просил ее, чтобы она принесла ему пить и есть. Она сказала: “Жив Господь, Бог твой! у меня ничего нет печеного, а только есть горсть муки в кадке и немного масла в кувшине; и вот, я наберу полена два дров и пойду и приготовлю это для себя и для сына моего; съедим это, и умрем” (3-я Царств, гл. 17, ст. 12).
Но Илию не тронуло это скорбное признание. На себя он смотрел как на посланника Божия. Жертва для него от вдовы - жертва Богу. И он потребовал от нее жертвы полной, жертвы совершенной, потребовал, чтобы во имя того Бога, Которого она называла “твой Бог”, она отдала последнее пропитание свое и сына. В награду совершенной вере он обещал чудо.
“И сказал ей Илия: не бойся, пойди, сделай, что ты сказала; но прежде из этого сделай небольшой опреснок для меня, и принеси мне; а для себя и своего сына сделаешь после; ибо так говорит Господь Бог Израилев: мука в кадке не истощится и масло в кувшине не убудет до того дня, когда Господь даст дождь на землю" (ст. 13-14).
И она не усомнилась, она поверила словам этого человека, которого видела впервые, но в чьем дыхании веял на нее дух Божий. Она пошла и сделала так, как сказал ей Илия. И сбылось предреченное им чудо.
В бытность Илии у вдовы Сидонской еще одно событие совершилось там: “...заболел сын этой женщины, хозяйки дома, и болезнь его была так сильна, что не осталось в нем дыхания. И сказала она Илии: что мне и тебе, человек Божий? Ты пришел ко мне напомнить грехи мои и умертвить сына моего. И сказал он ей: дай мне сына твоего. И взял его с рук ее, и понес его в горницу, где он жил, и положил его на свою постель” (ст. 17-19).
|
