Пример. По квартирному контракту наниматель обязался уплачивать неустойку по 10 руб. за каждый день, прожитый в квартире по истечении срока найма. Тяжко заболев, наниматель не мог очистить квартиры в срок, а пробыл в ней лишних 25 дней, за которые хозяин потребовал с него 250 руб. Дело дошло до Сената, который дал следующее разъяснение: "По отношению к судебным срокам закон (ст.834 Устава гражданского судопроизводства) объявляет болезнь тяжущегося обстоятельством безразличным, но по отношению к договорам подобного правила в законах нет. Напротив, указания закона на стечение таких обстоятельств, которых нельзя было предотвратить (Законы гражданские, ст.684), на воздействие непреодолимой силы (там же, ст.683, п.2 и Уложения о наказаниях, ст.92, п.5), дают основание к выводу, что нельзя ставить в вину такие действия или такое бездействие, которые явились следствием случайного, независящего от воли лица, события. Что к таким извиняющим событиям, по духу закона, должна быть относима и болезнь, указываешь и ст.1689 (п.4 и 5) Закона гражданского. К такому заключению неизбежно приводит и чувство справедливости, долженствующее всегда помогать судье при разрешении сомнительных случаев" (гражд. 1900 N 62, см. реш. 1905 N 52).
Из предположения о справедливости законов вытекают некоторые специальные правила. Так, привилегии и нормы особенного права должны быть, в случае сомнения, понимаемы в смысле, наиболее узком, т.е. наименее уклоняющемся от принципов общего права, именно потому, что общее право одинаково распространяющееся на всех граждан, предполагается более справедливым. На этом же основании должен быть предпочитаем тот смысл нормы, при котором кто-либо избавляется от убытка, тому, при котором другое лицо получает прибыль (in re obscura melius est favere repetitioni, quam adventicio lucro).
3. Из двух одинаково возможных и справедливых смыслов нормы нужно избрать тот, который более целесообразен (quoties idem sermo duas sententias exprimit, ea potissimun excipiatur, quae rei gerendae aptior est).
В данном случае под целесообразностью не следует понимать соответствие нормы той цели, какую преследовал законодатель, так как оценка нормы с этой стороны составляет задачу реального толкования, а теперь речь идет о тех случаях, когда реальное толкование уже окончено, и норма все-таки осталась двусмысленной. "Целесообразность" означает здесь соответствие нормы существу определяемых ею отношений, т.е. ее практическую полезность, пригодность для удовлетворения потребностей жизни. Надо добавить, что при этом следует иметь в виду потребности современной жизни, а не той, быть может, отдаленной эпохи, когда издана норма, возбуждающая сомнение. В самом деле, толкование норм соответственно цели, которую имел в виду законодатель, составляет задачу реального толкования. Но после того как реальное толкование уже окончено, и норма все-таки осталась двусмысленной, так что достоверно неизвестно, что именно хотел постановить законодатель, мы в праве предпочесть смысл, при котором она более соответствует современным потребностям, предполагая, что если бы она этим потребностям не соответствовала, то была бы отменена или изменена.
Частным видом этого правила является следующее: закон не должен быть толкуем в таком смысле, при котором он представляется бесцельным, излишним или ведет к нелепым последствиям (argumentum ad absurdum).
Пример. По 1583 ст. 1 ч. Х т. дозволяется "включение в договор условия о неустойке в таких случаях, когда оная не определена законом". Значит ли это, что при существовании законной неустойки вообще нельзя устанавливать еще и добровольной, или же что запрещается только включать условие о добровольной неустойке в тексте главного договора, но можно совершать его в виде отдельной неустоичной записи? Последнее толкование, которого придерживается Сенат (76 N 249), делает 1583 статью совершенно бесцельной и излишней, так как договаривающимся сторонам не представляет никакого труда обойти установленное в ней запрещение, написав условие о неустойке на отдельном листе бумаги. Ввиду этого следует предпочесть первое толкование 1583 ст., при котором она является вполне целесообразной.
В других случаях Сенат принимал в соображение при толковании законов практическую их целесообразность, например, в след. реш.: "По точному и буквальному смыслу 963 ст. Устава гражданского судопроизводства, началом определенного в ней срока указано время совершения оспариваемого действия, а не момент, когда это действие стало известно лицу, желающему его обжаловать, не говоря уже о том, что принятое палатой толкование, с одной стороны, повело бы к неизбежным затруднениям при определении в каждом данном случае указанного выше момента, а с другой - дало бы возможность жаловаться на действие должностных лиц по вводу во владение даже спустя несколько лет после его совершения" (гражд. 79 N 349). См. реш. Уг. деп. 67 N 49.
4. Из двух одинаково справедливых и целесообразных смыслов нормы нужно избирать тот, при котором она является более милостивой (benignius leges interpretendae sunt, quo voluntas earum conservetur in re dubia benignniorem interpretationem sequi , non minus justius est, quam tutius).
Основанием этого правила служит то общее положение, что всякое стеснительное или ограничительное постановление должно быть вполне обосновано, чтобы получить применение.
Пример. Согласно ст.580 Х т. 1 ч., если не состоится добровольное соглашение относительно цены имущества, подвергающегося экспроприации, то ему производится опись и оценка. Спрашивается, возможно ли добровольное соглашение после того, как оно однажды уже не состоялось, и после распоряжения об описи и оценке? Несомненно, возможно, так как это будет более милостиво по отношению к частному лицу, у которого принудительным путем отчуждается имущество.
На соображении о милости законодателя основано и следующее разъяснение гражд. касс. деп. Сената. "Законы фискальные вообще такие, которыми установляются с частных лиц, хотя бы и не в пользу казны, известные денежные сборы, не подлежать расширительному толкование" (1905 N 5).
Это правило часто формулируется иначе: в случае сомнения, нужно придавать закону более мягкий смысл (in dubio mitins), а в применении к уголовному праву еще и так: всякое сомнение должно быть толкуемо в пользу подсудимого (in dubio pro reo).
Реш. уг. деп. 69 N 831, 71, N 708, 1123, 1446 др.
Оно применяется также и при толковании договоров.
Ст. 1539, т. Х, ч.1, п. 5. Если все правила, выше постановленные, недостаточны будут к ясному истокованию договора, тогда, в случае равного с обеих сторон недоумения, сила его изъясняется более в пользу того, кто обязался что-либо отдать или исполнить по тому уважению, что от противной ему стороны зависело определить предмет обязательства с большей точностью.
Но так как милосердие представляет собою результат снисходительности, то предполагать, что законодатель руководствовался нам, можно лишь при том условии, если этим не нарушаются справедливость или практическая целесообразность. Иначе пришлось бы приписать законодателю неразумную и вредную снисходительность. Так, напр., при толковании правил гражданского процесса, касающихся доказывания исковых требований, нельзя понимать их в наиболее милостивом и мягком для истца смысле, ибо это значило бы оказывать несправедливость ответчику.
Удобный случай для применения сразу трех предположений - о справедливости, целесообразности и милости закона - представляет ст.284 т. X. ч.I, возбуждающая сомнение, имеется ли ею в виду чистый или валовой доход. Мы видели уже, что, принимая в расчет отдаленное основание этой статьи, нужно под "доходом" понимать "чистый доход". В пользу такого толкования говорят три предположения: не только справедливее, но и целесообразнее и милостивее по отношению к подопечным, чтобы опекуны получали 5 процентов только из чистого дохода, который является результатом и показателем их трудов и забот о вверенном им имуществе.
Может, однако, случиться, что даже при помощи указанных предположений не удалось устранить неясности закона, т.е. что ни с точки зрения соответствия нормы общему духу действующего законодательства, ни с точки зрения справедливости, целесообразности и милосердия нельзя отдать преимущества какому-либо одному из нескольких возможных способов ее понимания. В таком случае остается избрать тот смысл нормы, который более вероятен по каким-нибудь иным соображениям.
Так, если новый закон производит изменение в действующем праве, то те части его, которые могут быть понимаемы с одинаковым основанием различным образом, нужно толковать ее смысл, ближайшем к прежнему праву, исходя из положения, что изменение или отмена уже существующего права должны быть с несомненностью доказаны, и что если бы законодатель желал произвести их, то выразился бы яснее.
Пример из сенатской практики. "На точном основании 93 ст. Основных законов (изд. 1906 г.) во всех случаях, когда в самом законе не указан срок, с которого он приводится в действие, срок этот определяется исключительно днем получения на месте того листа сенатского издания, в котором напечатан закон. Обращаясь к ближайшему определению вопроса о том, что следует разуметь под выражением "на месте", необходимо иметь в виду, что ст.93 Основных законов изд. 1906 г. не содержит в себе каких-либо новых постановлений, но она воспроизводит лишь в обобщенной форме те правила, которые раньше были выражены в ст.59 и примечании к ней, а также в ст.61 Основных законов изд. 1892 г. и прим. I к ст.19 Учреждения Правительствующего Сената, изд. того же года. Между тем в ст.59 Основных законов и в 1 прим. к 19 ст. Учреждений Правительствующего Сената, изд. 1892 г. выражено с полной определенностью, что за исключением тех случаев, которые указаны в примечании к 59 ст. и в ст.61 Основных законов, "в присутственных местах каждый закон восприемлет свою силу и должен быть прилагаем к делам со дня получения в том месте листов Собрания узаконений и распоряжений правительства, в коих он припечатан". Таким образом, представляется очевидным, что на основании 93 ст. Основных законов, изд. 1906 г. новый закон подлежит применению с того дня, когда листы сенатского издания, в коих он напечатан, получены в присутственных местах данного города" (Общее собрание, 1910, N 37)
Далее, если из внешних источников обнаруживается, в каком смысле понимали сомнительную норму ее фактические составители, то, за недостатком более веских оснований, следует предполагать, что законодатель разделял их мнение, ибо в противном случае изменил бы ее редакцию.
Иногда перевес одного способа понимания нормы пред другими дается тем соображением, что при избранном способе норма оказывается предусматривающей наиболее вероятные случаи или наичаще встречающиеся формы отношений между гражданами (in obscuris inspici solere, quod verisimilius est aut quod plerumque fieri solet).
Возможно руководствоваться и многими другими предположениями, основанными на вероятности и пригодными для установления смысла сомнительных норм в отдельных частных случаях. Но перечислять их нет никакой надобности, так как они имеют слишком узкий круг применения. Достаточно выставить общее положение.
При невозможности устранить двусмысленность нормы с помощью изложенных выше правил толкования, нужно придать ей тот смысл, какой представляется более вероятным по обстоятельствам данного случая.
До сих пор речь шла об устранении двусмысленности норм посредством избрания такого смысла, который соответствует наиболее вероятному содержанию нормы. Другими словами, мы обращали внимание на сравнительную вероятность их содержания. Но может случиться, что этот прием не приведет к цели; т.е. что норма допускает различные способы понимания, и что все они одинаковы по своей внутренней вероятности. В таком случае следует обратить внимание на ее форму, т.е. на употребленный законодателем способ выражения мысли, и предпочесть тот смысл, который соответствует наиболее вероятному способу выражения.
В самом деле следует предполагать, что законодатель выражается правильно. Это предположение имеет достаточное основание в том обстоятельстве, что юридические нормы составляются и редактируются с особой тщательностью, так что существование в них погрешностей против литературной речи может быть признано только в том случае, если оно доказано. Примером могут служить приведенные два толкования 533 ст., из которых одно соответствует синтаксическому строению этой статьи, а при другом приходится допустить в ней редакционную погрешность, для чего реальное толкование 533 статьи не дает никакого основания.
Согласно с этим, из нескольких одинаково возможных смыслов нормы должен быть избираем тот, при котором она является более правильной по своей литературной форме (in ambigua voce legis ea potius accipienda est significatio, quae vitio caret).
Точно также представляется более вероятным, что при составлении норм законодатель соблюдал правила законодательной техники, и, следовательно, нужно придавать норме такой смысл, при котором ее словесное выражение соответствует общим требованиям, предъявляемым к внешней форме законов. Опираясь на это предположение, можно установить несколько правил толкования.
Двусмысленность нормы зависит, а) от двоякого значения отдельных слов, из которых она состоит, и б) от двусмысленности употребленных в ней конструкций и оборотов.
А. Как было показано в своем месте, слова могут иметь следующие значения: 1) обычное и исключительное, 2) основное и переносное, 3) обширное и узкое, 4) обыденное и техническое.
1. Начнем с первого случая, когда приходится делать выбор между обычным и исключительным значениями слова. Если с достоверностью неизвестно, какое из них имел в виду законодатель, то несомненно, что предпочтение следует отдать обычному. В самом деле, обычным значением слова называется то, которое наиболее употребительно, наичаще встречается. Следовательно, даже с точки зрения чисто математической вероятности имеется больше шансов в пользу того, что и в данном случае сомнительное слово употреблено в обычном своем смысле. Это предположение далее опирается еще и на рациональное основание. Так как нормы издаются для того, чтобы граждане руководствовались ими в своем поведении, и так как законодателю ввиду этого необходимо заботиться об удобопонятности норм, то вполне естественно допустить, что двусмысленные слова употребляются им в том значении, которое является господствующим в среде граждан, т.е. в обычном. Иначе, если бы он желал придать им какой-либо иной, исключительный смысл, он должен был бы это оговорить.
Руководствоваться таким предположением приходится положительно на каждом шагу, так как очень многие слова имеют, помимо обычного и общеупотребительного значения, еще и разные исключительные. Так, напр., слово "безумный", означающее обыкновенно высшую степень помешательства, иногда употребляется в смысле "безрассудный, глупый". Встречая это слово в законах, мы должны понимать его в обычном смысле, пока не доказано, что законодатель хотел употребить его в исключительном.
2. Переходим ко второму случаю, когда представляется неизвестным, употреблено ли данное слово нормы в основном или же в переносном смысле. Так как, редактируя нормы и выбирая те или иные слова, законодатель должен руководствоваться не этимологическим происхождением их и не историей языка, а господствующим словоупотреблением, то нет никакого основания отдавать, при толковании норм, преимущество основному значению слов. Напротив, если переносное значение слова является общепринятым, то на нем и следует остановиться. Поэтому и здесь имеет силу то же предположение, каким разрешается предыдущий случай: предпочтения заслуживает обычный смысл слова.
Примером может служить слово "преступление", которое гораздо менее употребительно в своем основном смысле" "переступания", (напр., "преступление границ приличия"), чем в переносном смысле нарушения закона.
3. Если с данным словом связываются обширное и узкое значении, и если притом оба они одинаково обычны, то перевес должен быть на стороне обширного по следующим соображениям. Задача толкования норм состоит в том, чтобы обнаружить мысль и волю законодателя во всей их полноте. Между тем, придавая данному слову узкое значение без достаточного основания, мы произвольно ограничили бы объем велений законодателя, потому что, если бы он желал подобного ограничения, то сам указал бы, что не придает сомнительному слову обширного значения, а употребляет его в узком. Это правило обыкновенно формулируется так: не следует проводить различий там, где их не проводит закон (lege non distinguente nec nostrum est distinquere). Так, например, термин "владение" имеет обширный и узкий смысл: в обширном - он означает всякое вообще фактическое господство над вещью, а в узком - только такое фактическое господство, которое связано с особым направлением воли владельца (animus domini, rem sibi habendi). Так как из постановлений нашего законодательства не видно, чтобы термин "владение" употреблялся в нем в узком смысле, то следует понимать его в обширном смысле.
4. Если какое-либо слово имеет, кроме обыденного значения, еще и техническое - юридическое, и если с достоверностью неизвестно, в каком из них оно употреблено в данном случае, то следует остановиться на техническом, так как для законодателя техническое, юридическое значение слов должно быть обычным, ввиду того, что он создает юридические нормы.
Пример. Ст.1506 постановляет:
"Проданное, с соблюдением установленных для сего правил, с публичных торгов имение укрепляется за купившим оное безвозвратно и ни в каком случае не подлежит выкупу".
Что разуметь под словом "выкуп"? В обыденной речи оно означает обратную покупку проданной вещи ее прежним собственником, а в гражданских законах ему придается техническое значение покупки в особом принудительном порядке родового имущества, проданного собственником чужеродцу, родственниками собственника (ст.1346). Возникающее в данном случае сомнение должно быть разрешено в пользу технического значения, как обычного для законодателя.
Сводя вместе все только что рассмотренные предположения, получим следующее общее правило:
В случае сомнения относительно значения двусмысленного слова, обычное значение должно быть предпочитаемо исключительному, обширное - узкому, техническое - обыденному.
В. Перейдем теперь к рассмотрению того случая, когда двусмысленность нормы зависит от употребленных в ней конструкций и оборотов.
Юридические нормы отличаются от прочих литературных произведений простотой стиля: им чужды, с одной стороны, косвенные способы выражения мысли, вроде метафор, аллегории, иронии, а с другой стороны, в них тщательно избегаются излишние повторения, плеоназмы, тавтология. Имея в виду эти особенности норм, следует при толковании встречающихся в них двусмысленных оборотов придерживаться двух правил: 1) нужно придавать оборотам речи ближайший, наиболее естественный смысл и 2) предпочитать тот смысл, при котором ни одно слово нормы не оказывается излишним.
Пример. 533 ст. I ч. Х т. гласит:
"Спокойное, бесспорное и непрерывное владение в виде собственности превращается в право собственности, когда оно продолжится в течение установленной законом давности".
Значение употребленных в этой статье терминов "бесспорный" и "в виде собственности" разъяснено в других статьях I ч., Х т., с.558 - 560, но о значении термина "спокойный" нигде ничего не сказано. Вследствие этого в литературе возникло разногласие: одни отождествляют "спокойное" владение с "бесспорным", другие - с "непрерывным", третьи понимают под "спокойным" - "миролюбивое, не тревожащее других", четвертые толкуют "спокойствие" в смысле душевного спокойствия владельца, т.е. его добросовестности, пятые - в смысле фактического спокойствия владения, в отличие от бесспорности как юридического спокойствия.
Спрашивается, какому из этих толкований следует отдать преимущество, принимая во внимание два выставленных только что правила?
Отождествлять "спокойствие" владения с бесспорностью или фактической непрерывностью значило бы признать, что 533 ст. страдает плеоназмом, т. е. что слово "спокойный" является в ней совершенно излишним, а такое заключение противоречило бы второму правилу, тем более, что в 557 ст. Х т. I ч. слова "спокойное" и "бесспорное" опять поставлены рядом "земской давностью или давностью владения называется спокойное и бесспорное продолжение оного в течение законом определенного времени". С другой стороны, понимать под "спокойным владением" спокойствие характера (миролюбие) или совести (добросовестность) владельца значит делать искусственную натяжку, вопреки первому правилу. Остается, следовательно, принять последнее толкование, при котором ст.533 оказывается свободной от плеоназма и вместе с тем выражение "спокойное владение" получает ближайший и самый естественный смысл: "не беспокоимого фактически владения".
Если для поверки этого толкования обратиться к внешним источникам, пользование которыми необязательно, именно, к сочинениям Сперанского и иностранным кодексам, которым он подражал, то окажется, что 533 статья представляет собой просто перевод 2229 ст. Наполеонова кодекса, которая в числе условий давностного владения упоминает и о "спокойствии" (possession paisible), именно в смысле фактического спокойствия владения.
Другой пример, из практики Сената. "В числе личных обязанностей мужа возлагается на него 106 ст. и обязанность доставлять жене содержание и пропитание по состоянию и возможности своей. Ввиду того, что жена пользуется общественным и сословным положением мужа, нет сомнения, что эта возложенная на мужа обязанность требует от него содержать и пропитывать жену соответственно тому положению, которое приобретает жена в семье мужа, и потому под выражением закона "по состоянию своему", следуя общей цели и смыслу статьи, надо разуметь то положение сословное и общественное, в которое жена поставлена супружеством; сословное же положение определяется в 1 - 14 ст. IX т. изд. 1876 г. и именуется правом состояния, и в этом же смысле употребляется выражение "состояние" в ст.100 - 102 т.Х ч.I, в которых точно также определяется сословное положение жены, браком устанавливаемое. В этом еще больше убеждает содержание 118 ст. Х т. 1 ч., где устанавливается также правило об обеспечении содержания супругов, и при этом употреблено то же выражение, что содержание должно быть сообразное с их состоянием и доходами имения; очевидно, что здесь имущественные средства выражены в словах "доходами имения", следовательно, выражение "состоянием"' употреблено в ином смысле, а именно в смысле сословного состояния, иначе пришлось бы допустить, что закон для выражения одной к той же мысли употребил два однозначащих выражения. Закон не повторяется, по крайней мере, сего не предполагается, и при интерпретации закона следует толковать его в его естественном смысле", устраняя мысль о выражениях излишних, однозначных и ничего не значащих" (гражд. 82 N 162).
В заключение следует заметить, что при определении смысла сомнительной нормы с помощью предположений нужно в случае столкновения между ними отдавать преимущество более важным, а если их значение одинаково, то обращать внимание на численный перевес одних над другими и предпочитать тот смысл, в пользу которого говорить наибольшее число предположений, ибо при этом условии он представляется наиболее вероятным.
Возьмем для примера 226 ст. Устава гражданского судопроизводства, точный смысл которой не в силах установить реальное толкование вследствие неясности употребленного в ней термина "встречный иск". Под этим термином можно понимать самостоятельное требование ответчика к первоначальному истцу: 1) способное к зачету с первоначальным иском, 2) способное к зачету или же вытекающее из того же самого основания, как и первоначальный иск, 3) имеющее какую-либо связь с ним, 4) всякое вообще.
С точки зрения справедливости между этими способами понимания 226 ст. нет разницы, так как предъявление какого-либо требования в виде самостоятельного или встречного иска не влияет на существо самого требования, а допускается исключительно ввиду процессуальных удобств. Но со стороны целесообразности предпочтительнее второе толкование, ибо первое без надобности стесняет круг применимости встречного иска, третье и четвертое - непомерно расширяют его, второе же толкование отводит встречному иску именно те пределы, в которых он наиболее пригоден служить целям процессуального удобства. Именно, если встречный и первоначальный иски допускают зачет, то упрощается исполнительное производство по ним; если же они вытекают из одного и того же основания, то совместное обсуждение их в одном производстве избавляет суд от двукратного исследования этого основания.
На этом, собственно говоря, можно было бы покончить с толкованием 226 ст.: раз из нескольких одинаково возможных и справедливых смыслов нормы один является целесообразнее, то его и следует предпочесть. Но ради лучшей иллюстрации рассматриваемого нами приема допустим, что с точки зрения целесообразности тоже нельзя отдать преимущества ни одному из возможных смыслов термина "встречный иск", и что, значит, нужно обратиться к другим предположениям.
Соображения о милосердии законодателя в данном случае не применимы, ибо сужение пределов допустимости встречного иска было бы милостью для первоначального истца, но излишней строгостью по отношению к ответчику, и, наоборот, расширение этих пределов облегчило бы положение первоначального ответчика, ухудшив положение такого же истца. Переходим от "материальных" презумпций к "формальным". На грамматическую правильность 226 ст. тот или иной смысл термина "встречный иск" нисколько не влияет. Согласно правилу о предпочтении обычного значения слова исключительному, обширного - узкому, технического - обыденному, следовало бы избрать четвертое толкование, так как оно, сохраняя за термином "встречный иск" техническое значение самостоятельного требования ответчика против первоначального истца, придает ему обычный и наиболее обширный смысл. В пользу этого же толкования говорит и предположение о том, что законодатель, санкционируя 226 ст., понимал ее так же, как и ее фактические составители, т.е. как гр. Блудов, слова которого приведены под 39 ст. Устава гражданского судопроизводства ("так называемые иски встречные, которые предъявляются ответчиками против истцов..."). Поэтому если бы предположение о целесообразности, являющееся более важным, не дало нам права предпочесть второе толкование, то мы, в силу остальных предположений, должны были бы остановиться на четвертом толковании.
|
