Правовое положение евреев в российской империи в конце XVIII начале XIX вв

Скачать 4.32 Mb.

Название	Правовое положение евреев в российской империи в конце XVIII начале XIX вв
страница	5/23
Тип	Автореферат

rykovodstvo.ru > Руководство эксплуатация > Автореферат

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 23

указом «Об ограждении прав евреев в России касательно их подсудности, торговли и промышленности» было предписано «записавшихся в купечество и мещанство, живущих в местечках и деревнях евреев безвременно селиться в городах не принуждать, особливо когда нет для них в городах свободных под строение домов мест, да и неизвестно, могут ли они в городах все найти себе пропитание»; подтверждалось право евреев заниматься работами в уездах «с дозволения общества по даваемым паспортам»^²⁶¹. Таким образом, в соответствии с этим указом евреи местечек считались переселенными в города, но временно живущими в сельской местности^²⁶². Фактически Сенат не разрешил вопрос о переселении евреев в города, а только отсрочил его решение. Несколько неясная формулировка указа дала возможность еврейским общинам пресекать все попытки выселения ссылкой на «безвременность» такой меры^²⁶³.
Такое положение, однако, сохранялось недолго. После второго раздела Речи Посполитой, по которому к России отошли новые губернии, где евреи в значительно большем количестве проживали в уездах, занимаясь шинкарством и арендой, тема выселения снова была поднята. Более того, если в 80-е гг. евреев пытались подвергнуть переселению именно как членов городских сословий наряду с христианами, то в 90-е гг. эта проблема обсуждалась уже исключительно в русле еврейского вопроса^²⁶⁴, что соответствовало общему курсу государственной политики, склонявшемуся в это время к введению для евреев специфического правового статуса. Именным указом от 3 мая 1795 года, данном Минскому, Волынскому и Подольскому генерал-губернатору Т.И. Тутолмину, предписывалось «стараться переселять [евреев] в уездные города, дабы сии люди не скитались во вред обществу, но производя торги и размножая рукоделия и ремесла, и себе прибыль, и обществу пользу приносили»^²⁶⁵. Почти одновременно аналогичное указание получил и белорусский генерал-губернатор Петр Богданович Пассек^²⁶⁶.

Ю.И. Гессен полагал, эти распоряжения последовали по предложению самих губернаторов, а не императрицы, и, возможно, идею выселения Тутолмину, незадолго до этого вступившему в должность, подсказал именно Пассек. М.И. Кулишер утверждал, что за антиеврейской риторикой Пассека, считавшего занятия сельских евреев «бесполезными» и даже «вредными», при этом стояло желание рано или поздно ввести в западных губерниях, как и в остальной империи, казенную винную монополию. Следовательно, нужно было лишить польскую шляхту привилегии винной торговли, а для успеха этой меры требовалось разрушить связи между шляхтой и ее постоянными агентами-евреями, которые очень часто арендовали у помещиков право винокурения^²⁶⁷. Несомненно, это обеспечило бы губернскому начальству большие возможности для финансовых злоупотреблений, что вполне может объяснить проявленную Пассеком инициативу. Хотя водворение евреев в городах соответствовало и административным планам самой Екатерины II, Пассек продемонстрировал в исполнении этого распоряжения более чем достаточную активность – если указ предписывал только «стараться» переселять евреев, что предусматривало скорее рекомендательный характер нормы, то в Белоруссии по распоряжению генерал-губернатора предполагалось закончить переселение в течение года^²⁶⁸.

Реализовать эти указы, как и можно было ожидать, оказалось очень сложно, поэтому в 1796 году П.Б. Пассек указал ограничиться выселением евреев только из придорожных корчем и деревень, а в конце этого года отсрочил даже эту меру на полтора года. В 1798 году он доносил императору, что, «хотя евреи начали в города переселяться, но еще весьма малое количество»^²⁶⁹.
В 1800 году Белорусскую губернию инспектировал сенатор А.И. Ильинский. По поводу замеченных им недостатков в устройстве губерний (в частности, недостатка соли) Сенатом было истребовано объяснение от гражданского губернатора П.И. Северина, который среди прочего отметил, что считал бы полезным переселить в города евреев, живущих в помещичьих имениях. Реакция на это предложение была удивительной: признав, что указом 1786 года евреям было прямо разрешено проживать в деревнях и селах, Сенат в нарушение всякой логики счел, что «сие, однако же, не возбраняло переселению их в города», и истребовал от Северина новый рапорт о том, по каким причинам губернское правление до сих пор терпит евреев в уездах. В этом рапорте сообщалось, что попытки выселения предпринимались в 90-е гг. губернатором Пассеком, однако они ни к чему не привели, поскольку были саботированы и самими евреями, и владельцами поместий, зависящими от посреднических услуг евреев. Сенатор передавал этот вопрос на усмотрение Сената, отмечая при этом, что переселение¸ с одной стороны, нарушит привилегии шляхты на распоряжение имениями, а с другой – повлечет разорение евреев, удорожание домов в городах, увеличение конкуренции среди торговцев и ремесленников и т.п.^²⁷⁰
Реакцией на этот запрос стал сенатский указ от 30 июня 1801 года, согласно которому всех мещан Российской империи надлежало выселить из сельской местности^²⁷¹. Белорусская администрация восприняла его как относящийся в том числе и к мещанам-евреям. Еврейские штадланы, принося по этому поводу жалобу в Сенат, ссылались на нарушение указов от 1786 года и от 10 марта 1785 года, отменявших запрет на отдачу евреям винокурения на откуп^²⁷². Это прошение было удовлетворено^²⁷³. Можно предположить, что такое нетипичное отступление от генеральной линии правительства в вопросе о жительстве евреев в сельской местности объяснялось личной позицией генерал-прокурора Сената А.А. Беклешова. Генерал Беклешов до назначения генерал-прокурором в разное время занимал должности губернаторов в Лифляндии, Киевской, Подольской и Малороссийской губерниях и поэтому должен был быть знаком с еврейским вопросом и понимать бесперспективность попыток переселения^²⁷⁴.
Однако следующая попытка запретить евреям проживать в селах и деревнях была предпринята довольно скоро, а именно с изданием Положения 1804 года. Первый Еврейский комитет, подготавливавший этот документ, вполне воспринял утвердившееся к тому времени мнение о вредном влиянии евреев на крестьян, а также стремление отвлечь их от арендаторства, винокурения и шинкарства в пользу более полезных, с точки зрения государства, занятий, прежде всего ремесла и фабрикантства. Аналогичные обвинения в адрес евреев, также вдохновленные просветительскими идеями, звучали и в Речи Посполитой в последние годы ее существования, в частности, во время дискуссий на «четырехлетнем сейме» 1788-1792 гг.^²⁷⁵

Решение первого Еврейского комитета, однако, было вдохновлено не столько европейскими идеями, сколько позицией Г.Р. Державина. В 1800 году Державин, будучи сенатором, инспектировал Белорусскую губернию для выяснения причин случившегося там голода. Результаты державинской инспекции, в частности, его видение роли евреев в экономике западных губерний, оказали огромное влияние на дальнейшее формирование правового статуса российских евреев, поэтому их имеет смысл рассмотреть подробнее.

В обширной переписке, которая велась в 1800 году между Сенатом, императором, белорусской администрацией и Г.Р. Державиным по поводу голода, об ответственности евреев впервые с уверенностью упоминается достаточно поздно. В письме белорусскому губернскому правлению от 1 июля 1800 года Державин цитирует полученное им Высочайшее повеление: «По сведениям, немалою причиною истощения белорусских крестьян суть жиды, по оборотам их в извлечении своей корысти»^²⁷⁶. До этого о возможной вине евреев он упоминал кратко и мимоходом, причем не настаивая на этой версии; недостаток хлеба он объяснял преимущественно неурожаями и неудовлетворительными мерами по содержанию запасов зерна, предпринятыми владельцами имений. Можно допустить, что первоначальные суждения о виновности помещиков были внушены Державину еще в Петербурге. Биографы Державина упоминают, что его командировка в Белоруссию была частью интриги, спланированной фаворитом Павла I И.П. Кутайсовым и генерал-прокурором Сената П.Х. Обольяниновым, которые надеялись обвинить дворян, арендовавших казенные имения, в ненадлежащей заботе о крестьянах, а затем выкупить по низкой цене отобранные у них имения^²⁷⁷. Эта идея объективно не была лишена оснований: указом от 29 ноября 1799 года^²⁷⁸ было предписано завести во всех селениях империи хлебные магазины, где должны были храниться запасы зерна на случай неурожая, при этом организация магазинов в помещичьих селениях возлагалась на самих помещиков, а надзор за магазинами был поручен предводителям дворянства^²⁷⁹.

Таким образом, одна из главных идей «Мнения», на многие десятилетия предопределившая государственную политику по еврейскому вопросу, была подсказана Державину лично Павлом I. Сам же император впервые получил соответствующие сведения в 1797 году, когда минский губернатор З.Я. Корнеев передал ему доклад дворянских маршалов, где делалась попытка объяснить недостаток продовольствия в Белоруссии неправильной организацией крестьянского хозяйства, приводящим к неурожаем плохим качеством почв, необходимостью предоставлять постой войскам, но «вящей причиной» голода была названа деятельность сельских евреев-шинкарей^²⁸⁰. Впоследствии на вине евреев должен был настаивать белорусский генерал-губернатор П.И. Северин, который стремился любыми средствами снять вину с себя и убедить правительство, что Державин был не прав, объясняя недостаток хлеба «нераспоряжением правления»^²⁸¹. Те же идеи белорусские чиновники внушали и самому Державину – например, вице-губернатором Ф. Энгельгардтом ему было написано письмо соответствующего содержания^²⁸²; кроме того, среди собранных им в ходе поездки документов, несомненно, также полученных от представителей белорусской администрации, имелся отчет первого могилевского губернатора М.Н. Каховского, где тоже утверждалось, что евреи разоряют крестьян^²⁸³. Так или иначе, в «Мнении об отвращении в Белоруссии голода и устройстве быта евреев», подготовленном Державиным по итогам его ревизионной поездки, именно на евреев была возложена вина в расстройстве хозяйства белорусских крестьян; он утверждал, что евреи-арендаторы налагают на крестьян непомерные повинности и заставляют продавать зерно, нужное им для выделки водки.

Разумеется, нельзя объяснять выводы Державина только следствием чиновничьих интриг. Некоторые основания для таких выводов, несомненно, имелись, однако объявление евреев главной причиной голода весьма спорно. Это подтверждается, в частности, запиской князя К. Любомирского, представителя одного из самых богатых и влиятельных польских магнатских родов и владельца обширных поместий, где проживали в т.ч. и евреи^²⁸⁴. Он писал Державину, что недостаток хлеба у крестьян бывает только весной, только в неурожайные года и только у нерадивых хозяев, причем недостаток случается и в тех местностях, где евреев нет; причиной бедности белорусских крестьян могут быть пожары, падеж скота, болезни, а прежде всего то, что, в отличие от великорусских крестьян, они зимой не занимаются промыслами^²⁸⁵. Сам Державин, однако, отнесся к доводам Любомирского, которого он считал «великим охотником до денег и жидов»^²⁸⁶, скептически, и в своем «Мнении…» предложил полностью запретить евреям винокурение и винную торговлю, после чего выселить их из сельской местности.
Это предложение было полностью реализовано Положением 1804 года. Норма о выселении из сельской местности выделяется из общего курса, предложенного этим актом, представляя, в силу ее жесткости и явной антиеврейской направленности, контраст с прочими умеренными, а часто и откровенно проеврейскими нормами Положения. Сохранились данные о том, что депутаты от губернских кагалов, участвовавшие в работе первого Еврейского комитета, пытались разъяснить его членам невозможность и вредоносность этой меры, утверждая, что такое резкое и радикальное реформирование уклада их жизни приведет к катастрофическим экономическим и социальным последствиям, прежде всего к обнищанию и самих евреев, и крестьян, полностью зависящих от их торговых и посреднических услуг^²⁸⁷. Представляется правдоподобной гипотеза Ю.И. Гессена, полагавшего, что члены Еврейского комитета осознавали невозможность реализации этой меры при тогдашних условиях, однако сознательно внесли соответствующий пункт в Положение, чтобы создать видимость масштабной реформы^²⁸⁸.

Дискриминационный характер этой меры заключался еще и в том, что купцам и мещанам из числа христиан к тому времени было разрешено жить в селах и деревнях: согласно указу от 16 октября 1804 года, они не должны были больше принуждаться к переселению в города, хотя и под условием несения дополнительных повинностей^²⁸⁹.
Переселение евреев в города должно было, согласно Положению 1804 года, состояться в годичный срок. Однако по истечении года после принятия Положения выселение еще не было начато. При этом местная администрация, не получившая конкретных распоряжений от центральных властей относительно порядка высылки и не имевшая средств для такой масштабной кампании, не торопилась выполнять требования Положения; сами же евреи предпринимали попытки добиться отмены или хотя бы отсрочки этой меры, посылая депутации с прошениями и объясняя невозможность переселения затруднениями, вызванными войной (имелась в виду военная компания против Франции 1805-1807 гг.) и связанными с ней чрезвычайными налогами. Ю.И. Гессен называл военные действия «фиговым листом», удачно найденным для прикрытия действительных причин, мешавшим осуществить переселение^²⁹⁰. Правительство также начинало осознавать масштаб проблем, связанных с реализацией 34-ой статьи Положения 1804 года: 24 августа 1806 года был учрежден второй Еврейский комитет, в котором должна была обсуждаться прежде всего возможность отсрочки выселений. Внимание к еврейским интересам объяснялось не в последнюю очередь тем, что государство, находившееся в состоянии войны, опасалось, что российские евреи примут сторону Франции – государства, где евреи были к тому времени полностью эмансипированы.
По итогам обсуждения член второго комитета В.П. Кочубей предоставил императору доклад, доказывавший, что завершение переселений в ближайшей перспективе было практически неосуществимо^²⁹¹. Император формально не принял этой позиции, однако косвенно признал приведенные аргументы основательными, что было выражено отсутствием в указе от 19 октября 1807 года, излагавшем Высочайшее решение по данному вопросу, какого-либо упоминания о применении к евреям и помещикам губерний черты оседлости санкций, предусмотренных ст.ст. 35-36 Положения 1804 года за несвоевременное выполнение требования о переселении. Тем не менее, указывалось на то, что, поскольку война была окончена^²⁹², изменение Положения 1804 года и даже дальнейшее приостановление действия его норм, касающихся переселения, далее не представляются целесообразными, и потому выселение евреев из сел и деревень должно было быть начато немедленно и окончено в трехлетний срок, т.е. к концу 1810 года.

В именном указе от 19 октября 1807 года была учтена одна из причин, по которым, как можно предположить, требование Положения 1804 года не было выполнено в срок. Как уже отмечалось выше, одним из организационных препятствий к исполнению Положения стало отсутствие инструкций, разъяснявших местным властям порядок переселения. Указ от 19 октября 1807 года содержал сравнительно подробный план мероприятий по высылке евреев из сел и деревень. В частности, предполагалось, что губернаторы должны ежегодно переселять в города треть проживающих в каждой губернии евреев, при этом списки тех из них, которые должны быть переселены в течение текущего года, должны были быть подготовлены не позднее первых двух месяцев этого года. При этом в первую очередь должны были быть выселены евреи, которые имели в городах дома, а также евреи из тех поместий, где их проживало больше всего и где они содержали больше корчем и шинков. В каждой губернии должен был быть учрежден Комитет по переселению, состоящий из дворян, лично утвержденных на эти должности императором по представлению гражданского губернатора; обязанностью членов комитета было определено приискание способов для скорейшей высылки евреев из деревень, в частности, поощрение как помещиков, так и самих евреев к заведению фабрик и заводов, организация сборов кагалом средств в помощь переселенцам, отправка неимущих евреев на пустующие казенные земли в Новороссийской, Кавказской и Астраханской губерниях.

Вместе с тем, само по себе издание этого указа не могло отменить всего того комплекса обстоятельств, ранее мешавших властям губерний приступить к переселению евреев. В частности, в п. 2 указа упоминалось, что списки евреев, которых надлежит выслать в каждом году, следует составлять на основании данных переписи евреев, «которая вследствие 30 и 31 статьи Положения должна быть уже повсеместно окончена». Однако спустя три месяца после принятия этого указа в Сенате разбирался вопрос о сборе налогов с евреев в губерниях черты оседлости; принятый по результатам этого разбирательства указ от 24 февраля 1808 года^²⁹³ дает основания утверждать, что на самом деле такой переписи, по крайней мере, в Виленской губернии, проведено не было, поскольку в связи с исчислением податей там упоминаются только данные переписей 1795 и 1800 гг.
Сделать вывод относительно того, каков был реальный результат предпринятых выселений, очень сложно, поскольку специальные подсчеты не велись, а данные ревизий, по которым можно было бы судить об изменении соотношения городского и сельского населения, отличаются крайней неполнотой из-за массовых уклонений евреев от переписи. С одной стороны, например, за период 1772-1815 гг. еврейское население городов Витебской губернии выросло почти в 6 раз (при том, что христианское население той же местности за аналогичный период, по данным тех же ревизий, выросло менее чем в 2 раза)^²⁹⁴. С другой стороны, объяснять увеличение числа евреев в городах только притоком переселенцев из окрестных сел и деревень тоже было бы неправильно: в конце XVIII – начале XIX вв. евреи активно эмигрировали из отошедших к Австрии польских областей из-за жесткой ограничительной политики австрийских властей^²⁹⁵; кроме того, в тот период отмечался крайне высокий естественный прирост еврейского населения^²⁹⁶.

Очевидно, на самом деле результат переселений оказался гораздо меньшим, чем было предписано императорским указом. Губернаторы продолжали докладывать центральным властям о невозможности высылки евреев в города. Кроме отсутствия точных документально подтвержденных данных о составе еврейского населения, осуществлению переселения по-прежнему препятствовал недостаток средств как в казне, так и у кагалов, а также нежелание самих евреев покидать обжитые места^²⁹⁷. Так, 17 июля 1808 года министр внутренних дел А.Б. Куракин в циркуляре губернаторам белорусских губерний отмечал: «Ибо, как из дел о евреях известно, многие из них, чтобы исполнить положение о переселении, в нищете требуют от правительства пособий, которое [правительство] не имеет способов переселить в столь краткое время не только всех тех, кои впредь на то изъявят желание, но и тех одних, кои доныне о том просили»^²⁹⁸. Князь Куракин при этом, однако, все еще пытался найти решение проблемы в рамках действующего законодательства, а именно предписывал губернаторам способствовать устройству евреев на суконные фабрики. Но одновременно с этим при рассмотрении частных споров центральная администрация все чаще склонялась на сторону евреев: так, указом от 9 июня 1808 года император разрешил не переселять в город евреев местечка Никополь Екатеринославской губернии, «принимая в уважение, что они поселились в сем местечке с давнего времени, что, имев на то дозволение, обзавелись хозяйством с употреблением немаловажных издержек <�…> и что принуждением к переселению в город можно совершенно их расстроить [т.е. разорить – А.Е.]»^²⁹⁹. Такое положение привело к закономерному итогу: по предложению министра внутренних дел А.Б. Куракина^³⁰⁰, «в уважение сиих затруднений» именным указом от 29 декабря 1809 года, данным литовскому военному губернатору, действие ст. 34 Положения 1804 года и указа от 19 октября 1807 года были приостановлены «до дальнейшего впредь повеления»^³⁰¹.
Подготовкой такого повеления занимался третий Еврейский комитет, образованный 5 января 1809 года именным указом, данным действительному тайному советнику В.М. Попову^³⁰². Главной задачей комитета, согласно этому указу, было «изыскать меры, посредством коих евреи, будучи удалены от единственного их промысла продажи вина по селам, деревням, постоялым дворам и шинкам, могли бы себе доставлять питание работою»^³⁰³. Третий комитет, в отличие от предыдущих, не взаимодействовал с еврейскими депутатами и пользовался исключительно документальными материалами^³⁰⁴, в т.ч. теми, которые были собраны вторым Еврейским комитетом, ненадолго образованным в 1806 году и вскоре расформированным^³⁰⁵. Главным итогом работы третьего комитета стал доклад, представленный императору 17 марта 1812 года. И.Г. Оршанский называет этот доклад самым важным событием в истории законодательной работы с евреями^³⁰⁶. Действительно, в нем содержался нехарактерный для того времени точный взгляд на еврейское население, демонстрирующий глубокое понимание сущности связанных с ним проблем. Основные выводы доклада заключались в том, что причиной участия евреев в откупах и винной торговле является не особая вредоносность еврейской

натуры, а «естественное и политическое положение тех губерний, в коих пребывание евреев ограничено», причем это положение сложилось в тех местностях еще до разделов Речи Посполитой. Из этого следовало, что простые запреты и выселения евреев будут бесполезны, потому что освобожденную ими социальную нишу сразу же займут христиане^³⁰⁷. В связи с этим, третий Еврейский комитет рекомендовал прекратить преследовать и выселять евреев-шинкарей и сельских арендаторов, а вместо этого найти способ сделать для них виноторговлю менее выгодной, чтобы они сами пожелали уехать в город^³⁰⁸. Однако, несмотря на бесспорную правильность и обоснованность этих выводов, переоценивать их значение, как это делал И.Г. Оршанский, все же не следует. Исследователи полагают, что доклад, по случайному совпадению законченный к началу войны 1812 года, не был рассмотрен, поскольку высшие государственные органы и лично император были отвлечены другими делами по обстоятельствам военного времени^³⁰⁹. В любом случае, никакого практического применения идеи третьего Еврейского комитета не нашли, не оказав влияния не только на законодательство, но и на примитивные, схематичные представления властей о социальной роли евреев.
Государство действительно смирилось с невозможностью высылки евреев в города только временно^³¹⁰. Следующая попытка была предпринята уже в конце правления Александра I, когда в 1821 году последовал указ о переселении евреев из казенных селений Черниговской губернии, а в 1822 году – также из сел и деревень Полтавской губернии. В 1823 году эти правила были введены и в Витебской и Могилевской губерниях, поводом для чего стал доклад сенатора Д.О. Баранова, инспектировавшего белорусские губернии для выяснения причин случившегося там голода^³¹¹. В отчете Баранова был назван целый ряд причин, способствовавших недостатку продовольствия, в частности, неурожаи, «леность» белорусских крестьян, не стремящихся к распашке дополнительных земель, невыгодный способ исчисления крестьянских повинностей и т.п.^³¹²; в некоторой степени сенатор возлагал вину и на евреев. Департамент гражданских и духовных дел Государственного совета также представил записку о мерах по пресечению голода в белорусских губерниях, где ни разу не были упомянуты евреи, а голод объяснялся неурожаями, расстройством хозяйства после войны 1812 года и неудовлетворительной организацией хранения хлебных запасов^³¹³. Тем не менее, на правительственном уровне было обращено особое внимание именно на идею о негативном влиянии евреев на сельскую экономику – вероятно, не в последнюю очередь потому, что возложение ответственности на отдельную группу населения было самым простым решением, не требующим особенных аналитических усилий; вернуться к практике массовых выселений евреев в города было также гораздо проще, чем предпринять меры к переустройству инертной системы крепостнического сельского хозяйства. Вследствие этого, в Белоруссии было подтверждено действие ограничительных статей Положения 1804 года о выселении евреев в города и запрете им виноторговли; также евреям было запрещено «разъезжать» с товарами, что должно было быть воспринято крайне болезненно, учитывая, что торговля вразнос была традиционным занятием евреев в этих местах.

От предыдущих кампаний по выселению эта отличалась той масштабностью и активностью, с которой полицейские власти принялись за исполнение указа. Решительные меры вызвали многочисленные протесты, которые немедленно начали поступать со всех сторон. Могилевский гражданский губернатор в своем отношении к начальнику императорской канцелярии утверждал, что евреям в случае переселения угрожает бедствие^³¹⁴. Министр духовных дел и народного просвещения А.Б. Голицын смог настоять только на том, чтобы переселение отложили на год, и срок его окончания был назначен на 1 января 1825 года, а не на 1 января 1824 года, как планировалось ранее^³¹⁵.

Несмотря на это, местные власти продолжали докладывать, что не видят способов для исполнения распоряжения о выселениях: так, витебский гражданский губернатор докладывал, что в самой губернии нет достаточного количества городов и местечек, куда могли бы быть водворены евреи, а переселять их в Новороссию также было бы неправильно, поскольку они «не могут быть без особенного побуждения приспособлены к упражнению в земледелии». Могилевский гражданский губернатор, предлагал выделить казенные земли для поселения евреев в городах, а также выплачивать им пособия на строительство домов и обзаведение хозяйством в городах, но этот проект был очевидно утопичен – ни лишних денег, ни лишних земель в казне, конечно, не было^³¹⁶.

Существовали трудности также с переселением евреев в частновладельческие местечки. Белорусский генерал-губернатор замечал, что водворение евреев без согласия владельцев этих местечек невозможно; учитывая же крайнюю бедность большинства евреев, он выражал уверенность, что владельцы своего согласия не дадут^³¹⁷. Могилевский гражданский губернатор по этому поводу сообщал, что некоторые владельцы белорусских местечек после издания указа от 11 апреля 1823 года действительно просили о скорейшем выселении с их земель евреев; однако другие, напротив, ходатайствовали о переименовании принадлежащих им сел в местечки, чтобы иметь возможность принять евреев у себя^³¹⁸. Помимо этого, в ряде мест по ходатайствам владельцев евреям было разрешено остаться в сельских имениях, не имевших статуса местечек, но только до конца 1824 года, т.е. до назначенного крайнего срока выселений^³¹⁹.

Дополнительные сложности в исполнении указа создавало то, что он последовал поздней осенью: как докладывал нижний земский суд Белицкого повета Могилевской губернии, «сего в зимнее время исполнить было невозможно потому, что большею частью там живущие евреи найдены в одних только рубищах и без малейшей обуви»^³²⁰. Неприятие евреев вызывало и то, что выселение вынуждало их потерять свои дома, причем фактически без компенсации. Местные власти пытались предпринимать меры по продаже принадлежавших евреям деревенских домов «с публичного торгу» с последующей передачей полученных денег выселенным владельцам^³²¹, но вряд ли попытки найти покупателей-христиан для десятков или даже сотен домов в каждой из провинциальных деревень могли оказаться успешными.

Еврейские депутаты представили петицию, повторяющую уже знакомые возражения против выселений, согласно которым, во-первых, евреи не были виноваты в том, что для них в западных губерниях не находилось иных занятий, кроме мелочной торговли и шинкарства, во-вторых, массовое переселение в города и местечки вызовет нищету и эпидемии, в-третьих, деятельность евреев-торговцев даже полезна государству, поскольку способствует развитию экономических связей между губерниями. Витебский кагал, не ожидая отмены выселений, просил хотя бы отложить их, а также отвести евреям казенные участки земли в городах для строительства домов, а для изыскания доходов разрешить им содержать почты и постоялые дворы^³²². Позже, когда выселения уже начались, стали поступать доклады губернаторов и жалобы еврейских общин, свидетельствовавшие, что в местечках распространялись болезни, евреи были вынуждены тесниться в избах по пятнадцать человек в каждой комнате, а главное – не могли найти себе на новом месте никакого занятия^³²³.

Комитет министров в апреле 1823 года обязал каждого из своих членов представить мнение о способах прокормления евреев, переселенных из сел и деревень в города и местечки^³²⁴; подготовленные предложения пытались обсудить дважды, на заседаниях 23 и 28 апреля, но было принято только решение отказать белорусскому генерал-губернатору в выделении в их пользу казенных средств^³²⁵. Единственными мерами, которые предприняло правительство, были очередная отсрочка переселения на восемь лет (по истечении которых оно, впрочем, так и не было возобновлено), а также учреждение 23 мая 1823 года четвертого Еврейского комитета^³²⁶, который, однако, представил результаты своей работы только в 1835 году.
Повторявшиеся попытки выселения евреев из сел и деревень совсем неслучайно систематически заканчивались неудачей: это может быть объяснено объективными причинами. Государственная политика в этой области демонстрировала целый ряд недостатков, которые неизбежно должны были негативно сказаться на ее реализации. Во-первых, предпринимаемые меры требовали разрыва хозяйственных связей, многие года складывавшихся между евреями и их сельским окружением, что само по себе было трудновыполнимой задачей, поскольку противоречило экономическим интересам не только самих евреев, но также помещиков и крестьян. Во-вторых, выселения предпринимались властью отрывочно, бессистемно, спорадически и никогда не доводились до конца; из-за этого каждая следующая попытка воспринималась самими евреями все менее серьезно, позволяя надеяться, что очередная кампания снова закончится ничем. Самая же главная причина, по которой невозможно было преодолеть сопротивление евреев выселению, заключалась в том, что сама идея удаления их из сельской местности была основана на упрощенном, преувеличенном и тенденциозном представлении об их отношениях с крестьянами. Евреи не могли быть согласны с мотивами, побуждавшими государство переселять их в города, а в условиях массового пассивного неповиновения реализовать властные предписания было невозможно.

Еврейская земледельческая колонизация.

Впервые, как уже упоминалось, возможность привлечения евреев-колонистов в Россию обсуждалась в 1760-х гг., когда, по некоторым сведениям, Екатерина II давала доверенным чиновникам задания присылать западноевропейских евреев для заселения Новороссии. Однако в то время подчеркивалось, что национальная принадлежность водворяемых поселенцев не должна была официально называться с целью формального соблюдения законодательных норм, запрещавших евреям селиться на территории государства. Таким образом, появление евреев-колонистов до разделов Речи Посполитой оставалось вне правового поля.

После вступления евреев в российское подданство переселение евреев в Новороссию было продолжено уже на легальных основаниях. Так, новороссийский губернатор М.В. Муромцев в 1776 году подписал «кондиции», в соответствии с которыми евреям на управляемых им территориях обещались многочисленные привилегии – освобождение от налогов на семь лет, предоставление права винной торговли, разрешение на наем работников-христиан и т.д. Однако эти выгоды были обусловлены требованием заняться земледельческим трудом, в то время как евреи, даже несмотря на столь существенные стимулы, предпочитали селиться в городах и продолжать торгово-ремесленные занятия^³²⁷. Впрочем, местная администрация была согласна и на то, чтобы принимать евреев-горожан (причем как из Белоруссии, так и из-за границы: в 1780 году в Севастополе поселилось несколько еврейских семей, выехавших из Галиции, входившей в то время в Австро-Венгерскую империю)^³²⁸, хотя и с предоставлением им менее значительных льгот^³²⁹. Единственной причиной, по которой власти в тот период поддерживали еврейскую колонизацию, была насущная необходимость заселения малолюдного Причерноморья^³³⁰.

Совсем другими мотивами были обусловлены проекты создания еврейских колоний, которые стали появляться в 90-х гг. XVIII века. Так, в 1793 году Т.И. Тутолмин, незадолго до этого принявший управление присоединенными по второму разделу Речи Посполитой территориями, в письме фавориту Екатерины II П.А. Зубову называл неимущих евреев «тунеядцами» (не распространяя, впрочем, этого определения на остальных евреев, имеющих доходные занятия) и предлагал их «поселить на пустопорожних землях»^³³¹. Г.Р. Державин в своем «Мнении» также высказывался за принудительное переселение на пустующие казенные земли в Новороссийскую и Астраханскую губернии тех белорусских евреев, которых он считал «лишними» исходя из выведенной им идеальной пропорции христианского и еврейского населения^³³². Предполагалось, что эта мера позволит решить сразу несколько задач: избавить от перенаселенности белорусские города, отвлечь евреев от винокурения (избежав, тем самым, пьянства и голода среди крестьян), а главное – преодолеть вредные социальные наклонности евреев, превратив их в полезных подданных. Последний аргумент выражал распространенную модель отношения к евреям, характеризуемую как «риторика исправления»^³³³, и восходил к популярной в эпоху Просвещения экономической теории физиократов, согласно которой единственными полезными общественными классами были земледельцы и землевладельцы, а все остальные только потребляли производимый ими продукт^³³⁴. Аналогичные обвинения в адрес евреев, также вдохновленные просветительскими идеями, звучали и в Речи Посполитой в последние годы ее существования, в частности, во время дискуссий на «четырехлетнем сейме» 1788-1792 гг.^³³⁵ Немецкий государственный деятель и публицист Христиан Вильгельм фон Дом в своем труде с характерным названием «О гражданском улучшении евреев» посвятил много внимания рассуждениям о том, что в ходе общественного и политического прогресса евреи должны будут обратиться к ремеслу и сельскому хозяйству^³³⁶. Подобных же воззрений придерживались не только христианские критики евреев: некоторые из евреев-маскилим, приобщившихся к светской европейской культуре, также пропагандировали занятие земледелием и ремеслом в противовес традиционной склонности к сфере торговли и услуг^³³⁷. Впрочем, в Европе проблема заключалась в том, что там до XIX века для евреев был законодательно закрыт доступ ко многим профессиям, и они вынужденно занимались преимущественно мелкой торговлей^³³⁸; российский опыт, однако, доказывал, что и в отсутствие такого запрета евреи стремились занять узкую специфическую экономическую нишу, не проявляя массовой заинтересованности в посторонних занятиях, особенно в земледелии.
Несомненно, эти предложения (вкупе с проектами привлечения евреев к земледельческому труду, которые рассматривал Четырехлетний сейм 1788-1792 в Речи Посполитой^³³⁹) оказали некоторое влияние на первый Еврейский комитет. Согласно Положению 1804 года, евреям было предоставлено право получать земли в безвозмездное пользование, причем для этой цели создавались особые фонды казенных земель. Такие фонды создавались в тех губерниях черты оседлости, в освоении которых государство было наиболее заинтересовано: в Виленской, Гродненской, Минской, Волынской, Подольской, Астраханской, Кавказской, Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерниях (ст. 17). Поселенцы должны были наделяться землей по норме, существовавшей для государственных крестьян, то есть по 8 десятин на ревизскую душу^³⁴⁰. Кроме того, евреи-земледельцы, водворившиеся на казенных землях, могли получать «на заведение» ссуды от правительства. Характерно, что ссуды должны были предоставляться «соответственно правилам, на коих колонистам иностранным ссуда таковая чинится»^³⁴¹, из чего исследователи еврейского вопроса делают вывод, что в это время правительство продолжало рассматривать евреев как не вполне полноценных подданных империи, «людей, не утративших значения чужеземных жителей»^³⁴².

Таким образом, радикальный державинский проект принудительного образования колоний был воспринят Положением 1804 года в значительно смягченной форме. Исследователями высказывалось мнение, что это необходимо относить на счет влияния польской придворной партии и лично А. Чарторыйского^³⁴³. Интерес же поляков в этом деле объясняется тем, что они не хотели отказываться от посреднических и факторских услуг, которые оказывали им евреи. В доказательство этой позиции И.Г. Оршанский приводит те нормы Положения 1804 года, которые должны были поддержать традиционный уклад жизни евреев, помешав их интеграции в российское общество: сохранение черты оседлости, подтверждение прав кагала, уравнивание статуса русского, польского и немецкого языков для внешних официальных контактов евреев с христианами^³⁴⁴.
Нетрудно понять, что в XIX веке, в отличие от предыдущего периода, государство, побуждая евреев к переселению, в большей мере стремилось к их «исправлению», чем к освоению пустующих южных территорий. И.Г. Оршанский справедливо замечал, что евреи могли бы принести гораздо больше пользы, если бы занимались в Новороссии ремеслом и торговлей, поскольку в этих областях, в отличие от сельского хозяйства, они были весьма сведущи; тем более что государство, очевидно, было заинтересовано не только в пашенном освоении южных губерний, но и в развитии там городов^³⁴⁵. Тем не менее, законодательство не предполагало для переселившихся евреев возможности селиться в городах, что в значительной мере предопределило неудачу колонизационной кампании.
Министерство внутренних дел в 1814 году оценило результаты еврейской земледельческой колонизации так: «Сие по известному их отвращению к сему званию, по незнанию, как приняться за сельские работы, и по упущению смотрителей большею частию произвело немалые между ними расстройства»^³⁴⁶. Самым серьезным препятствием к реализации этих норм Положения было, конечно, полнейшее неумение евреев заниматься обработкой земли; за более чем семнадцать веков диаспоры все земледельческие навыки у ашкенази были полностью утрачены^³⁴⁷. По данным Четырехлетнего сейма, накануне второго раздела в Речи Посполитой насчитывалось только 14 семей евреев-земледельцев^³⁴⁸ (несмотря на то, что им предоставлялись значительные льготы – они освобождались от поголовной подати пожизненно^³⁴⁹). Кроме того, сельскохозяйственная работа воспринималась евреями как «низкое», недостойное занятие^³⁵⁰. Не принесла существенных результатов даже инициированная новороссийской администрацией практика подселения во вновь создаваемые еврейские поселения опытных в земледенлии русских крестьян^³⁵¹. Неосведомленность евреев в области обработки земли отмечалась и современниками-очевидцами^³⁵². В связи с этим нужно признать совершенно справедливой характеристику, данную колонизаторским попыткам властей С.А. Бершадским и Дж. Д. Клиером, из которых первый назвал их «пасторальными фантазиями»^³⁵³, а второй – «розовыми мечтаниями»^³⁵⁴.

Однако проблема заключалась не только в этом, но и в том, что даже представители власти, несмотря на содержащиеся в Положении 1804 года декларации, на практике не могли оказать евреям, все же пожелавшим переселиться, никакого содействия. Так, могилевский губернатор М.М. Бакунин, получив от евреев прошение о переселении, справился о дальнейших действиях у министра внутренних дел В.П. Кочубея, особо уточнив, как следует разрешить вопрос о выдаче переселенцам запрошенной ими (и обещанной Положением 1804 года) ссуды от государства. В.П. Кочубей, не дав ответа по существу, поручил губернатору выяснить, чем эти евреи занимались раньше, не числится ли за ними недоимок по налогам, обладают ли они способностями, необходимыми для заведения собственного хозяйства, и можно ли ожидать, что впоследствии они выплатят ссуду. В ответ на аналогичный запрос минского губернского правления, министр внутренних дел пояснил, что «сделано будет вспоможение в постройке домов и в покупке скота и разных в хозяйстве нужных вещей», но добираться до места поселения и обеспечивать себе пропитание колонисты должны будут за свой счет^³⁵⁵. Такая реакция особенно удивительна, если учитывать, что Кочубей был членом первого Еврейского комитета, а значит, с одной стороны, лично инициировал кампанию по еврейской земледельческой колонизации, а с другой – должен был хорошо разбираться в особенностях образа жизни евреев и осознавать связанные с этим риски. Тем не менее, получив первые сведения о евреях, желавших заняться сельским хозяйством, он не поддержал их начинание, а прежде всего озаботился возможностью нецелевого использования казенных средств^³⁵⁶.

Ожидать большего энтузиазма от других представителей администрации тем более было нельзя; действительно, имеются сведения о том, что минский и виленский губернаторы тоже выступали против еврейской колонизации, в том числе из-за нежелания тратить на это казенные средства^³⁵⁷, а екатеринославское губернское правление отказывало евреям-мещанам в приписке к классу земледельцев, поскольку положенные им в этом случае податные льготы повлекли бы уменьшение казенных доходов^³⁵⁸. Впрочем, причины такой позиции были в некоторой степени объяснимы – считалось, что евреи могут использовать переселение в колонии как способ ухода от налогов; именно поэтому власти губерний, где прежде проживали переселившиеся евреи, и после водворения их в колонии продолжали требовать взыскания с них недоимки за предыдущие годы^³⁵⁹.

Сыграла свою роль и плохая административная организация процесса переселения. Так, в 1809 году, т.е. через два года после начала активной еврейской земледельческой колонизации, Новороссийская опекунская контора докладывала министру внутренних дел А.Б. Куракину, что «ни изб, ни приспособлений для них [евреев, незадолго до того отправленных в Новороссию из Витебской губернии – А.Е.] нет в готовности» и что «им придется терпеть нужду и беспокойство в тесноте на квартирах немецких и русских поселенцев в казенных селениях»^³⁶⁰.
Всего в ходе колонизационной кампании, непосредственно последовавшей за изданием Положения 1804 года, было основано восемь еврейских колоний – две в 1807 году и шесть в 1809 году (все они располагались в Херсонской губернии)^³⁶¹. Однако нецелесообразность продолжения попыток превращения евреев в земледельцев была довольно скоро понята центральной властью. 6 апреля 1810 года Комитетом министров был принят указ о прекращении переселения евреев в Новороссийский край^³⁶². Это не означало запрета евреям на водворение в земледельческих колониях в Новороссии, однако впредь в тех случаях, когда от них поступало ходатайство о переселении, это ходатайство удовлетворялось только при условии, что все расходы на дорогу и на обустройство хозяйства они будут нести самостоятельно. На практике издержки, связанные с переездом, возлагались на кагалы, которые были заинтересованы в том, чтобы не допустить перенаселения городов черты оседлости^³⁶³.

Мотивировано такое решение было прежде всего тем, что бóльшая часть суммы в 300000 рублей, выделенной по Высочайшему повелению на выдачу пособий переселенцам, была к этому времени уже истрачена^³⁶⁴, а ассигнование дополнительных средств Комитетом об уменьшении государственных расходов не предусматривалось. При этом из текста указа можно заключить, что отсутствие средств в казне было воспринято как удобный повод отказаться от кампании, фактический провал которой стал к тому времени очевиден. В частности, министр внутренних дел, предлагая Комитету министров прекратить государственное дотирование переселения евреев, ссылался на донесение херсонского губернатора, согласно которому «по непривычке евреев к хлебопашеству и по нечистоте в житии их, смертность между ними весьма высока, и переселять их более не должно».
Обращает на себя внимание то, что, согласно этому указу, за более чем пять лет, прошедших после принятия Положения 1804 года, только около 600 семей уехали в Новороссию, и всего 300 семей выразили желание сделать это в будущем. Данные, полученные из других источников, сопоставимы. По материалам VI ревизии, в 1811 году в колониях проживало 834 семьи, включающих 2152 души мужского пола^³⁶⁵. В сенатском докладе, поданном на Высочайшее имя в 1812 году, сообщается, что в Российской империи насчитывалось 13925 душ евреев-земледельцев^³⁶⁶, из которых действительно занимались земледелием только 178 евреев, остальные же только изъявили желание заняться хлебопашеством (Государственный Совет, видимо, справедливо посчитав это способом ухода от налогов, особо отметил, что такие евреи до фактического переселения в земледельческие колонии не подлежат обещанному Положением 1804 года освобождению от подушной подати, а должны платить налоги наравне с мещанами^³⁶⁷). В 1814 году, по ведомостям Конторы опекунства, в еврейских земледельческих колониях числилось 591 семейство в количестве 3672 души^³⁶⁸ (уменьшение числа водворенных в колониях семейств объяснялось тем, что, согласно докладам Конторы, некоторые колонисты были отпущены из колоний по временным паспортам, покинули колонии самовольно либо были уволены из земледельческого звания^³⁶⁹). По данным на 1821 год, евреев-земледельцев насчитывалось 11825 душ; при этом не оговаривалось, сколько из них на самом деле занимались сельским хозяйством, но, судя по тому, что более 8000 из них числилось в Виленской губернии, где колонизация была распространена сравнительно мало, это были далеко не все^³⁷⁰. В последние годы рассматриваемого в настоящем исследовании периода количество евреев-земледельцев должно было несколько возрасти, поскольку в 1821-1826 гг., вследствие новой массовой кампании по выселению евреев из сел и деревень, еще около 420 семейств пожелали переселиться в Новороссию^³⁷¹, однако к принципиальному изменению ситуации это, разумеется, не привело.

Учитывая, что в Российской империи в то время проживало, по наиболее достоверным оценкам, около 700-800 тысяч евреев, можно сделать вывод, что надежды на массовое обращение евреев к земледелию в целом не оправдались. Даже обещания государственной помощи и налоговых льгот не могли заставить евреев массово покидать их традиционную среду. Те немногие евреи, которые все же соглашались уехать в Новороссию, делали это только вследствие крайней нищеты; например, в пинкосе Мстиславского кагала мотивы, побуждавшие к переселению, объяснялись так: «Глаза наши померкли, глядя на нужду и бедствия, на то, как дети наши просят хлеба, и нечем утолить их голод»^³⁷². Вероятно, если бы не была приостановлена высылка евреев из сел и деревень, то среди тех, кто все равно потерял свои дома и привычные занятия, доля переселившихся была бы больше; однако провал одной реформы еврейского быта повлек за собой и неудачу другой.

При этом переселение в Новороссию даже этого небольшого числа евреев само по себе не может считаться показателем того, что проект обращения евреев в земледельцев был хотя бы частично успешен. Об этом можно судить, например, по сообщениям ученого еврея Маркуса Гуровича, который в 50-х гг. XIX века объезжал Новороссийский край и знакомился, в числе прочего, с жизнью еврейских колоний Херсонской и Екатеринославской губерний. В своей записке губернатору он отмечал, что многие колонисты только числятся по ревизии таковыми, чтобы пользоваться предоставленными законом налоговыми льготами, фактически же они занимаются торговлей в окрестных городах^³⁷³.
По особому указанию императора в положении от 6 апреля 1810 года было отмечено, что «надлежит только остановить вновь водворение их, тех же, кои уже водворены, оставить в настоящем положении без всякой перемены», однако одновременно с этим было решено предложить переселенцам, не желающим продолжать занятия земледелием, вернуться в западные губернии к местам их прежней приписки. Евреи, которые все же остались бы в Новороссии, должны были бы находиться под наблюдением местных властей, с тем, чтобы по истечении года те из них, которые окажутся неспособными к земледелию, были отправлены на суконные фабрики, где они должны были бы оставаться до отработки понесенных правительством издержек на их переселение в южные губернии. Именно суконные фабрики были определены для этой цели, вероятно, потому, что в 1808 году императором был одобрен проект министра внутренних дел А.Б. Куракина «Об умножении и усилении выделки сукон», где в качестве одной из мер к развитию суконного производства в овцеводческих южных губерниях России было предложено использовать в качестве фабричных рабочих евреев и чиншевую шляхту (т.е. мелкое безземельное дворянство)^³⁷⁴. Таким образом, государство частично отказалось от ранее взятых обязательств по материальной поддержке переселенцев, приняв во внимание отсутствие у них склонностей и способностей к занятиям сельским хозяйством, хотя нужно отметить, что полного отказа от оказания помощи новороссийским евреям-земледельцам это не означало. Так, в августе 1813 года на пособия всем колонистам из казны ассигновано 50 тыс. руб. (степень финансовых злоупотреблений, которые, несомненно, также стали одной из причин затруднений с колонизацией, может быть оценена по тому, что сами колонисты запрашивали у херсонского губернатора 115 тыс. руб., в то время как по расчетам Главного судьи Конторы опекунства новороссийских иностранных поселенцев, в ведении которой находились все новороссийские еврейские колонии^³⁷⁵, на самом деле из этой суммы им должно было потребоваться только 8050 руб.)^³⁷⁶. В 1817 году по запросу Конторы опекунства евреи-колонисты были освобождены от платежа податей на следующие 5 лет, а возврат в казну долга за полученное при заведении хозяйства имущество был рассрочен на 30 лет^³⁷⁷.

В 1809-1810 гг., когда стала очевидна неудача колонизации, в Комитете министров обсуждался вопрос о том, чтобы «уволить всех евреев из класса земледельцев, кои в оном сами остаться не пожелают»^³⁷⁸. Этой же возможностью интересовалась и Контора опекунства. Министерство внутренних дел в ответ на соответствующий запрос предложило евреям, водворяющимся в колонии Бобровый кут Херсонского уезда, в случае их нежелания продолжать занятия земледелием поступить рабочими на еврейскую фабрику в г. Кременчуге, однако добровольцев не нашлось^³⁷⁹. Витебский гражданский губернатор в ответ на аналогичные запросы Конторы пояснил, что евреев, ссылающихся на неспособность к земледелию, не следует отпускать в прежние места проживания, поскольку это ведет к уклонению от налогов и бродяжничеству, т.к. евреи, причисленные к классу земледельцев, оказываются освобождены от податей и исключены из прежних мещанских обществ^³⁸⁰. Контора опекунства, однако, не приняла разъяснения витебского губернатора и сочла, что удерживать евреев в звании земледельцев она не имеет права, поскольку Положение 1804 года разрешало евреям с ведома начальства переходить из одного звания в другое^³⁸¹. Однако подобные прошения продолжали поступать, их количество увеличивалось, и Контора опекунства выражала опасение, что со временем в колониях «уменьшится число хозяев до такой степени, что и дома останутся пусты, и казенного долга взыскать будет не с кого»^³⁸². В записке Департамента государственного хозяйства, представленной по этому поводу министру внутренних дел, уточнялось, что еще 6 апреля 1810 года состоялось Высочайшее повеление об оставлении без удовлетворения просьб евреев об увольнении из земледельческого звания, однако и после того, как это повеление было объявлено Конторе, она продолжала отпускать таких евреев из колоний^³⁸³. Помимо уже названных витебским губернатором негативных последствий такой практики – ухода от налогов и развития бродяжничества – Департамент хозяйства называл еще одно, а именно напрасную растрату казенных средств, ранее отпущенных на помощь колонистам, которые затем прекратят занятия земледелием. Поэтому 27 ноября 1812 года Государственный совет определил максимально усложненный порядок выхода из колоний: колонистов было запрещено увольнять из земледельческого звания целыми селениями или в таком количестве, от которого селение могло бы расстроиться, кроме того увольняемые должны были выплатить все долги перед казной и представить на свое место другого колониста^³⁸⁴. В 1815 году такой порядок был подтвержден Министерством внутренних дел^³⁸⁵. Однако никакие формальные трудности не могли удержать евреев в колониях, где им не удавалось наладить хозяйство. Как сообщал в 1823 году витебский гражданский губернатор, большинство евреев Белорусской губернии, переселившихся в Новороссию, к началу 20-х гг. возвратились обратно на прежние места приписки^³⁸⁶; только в 1821-1822 гг. было принято решение о возвращении 573 семейств^³⁸⁷.

Еще более бесплодным оказался проект создания земледельческих колоний силами членов Общества израильских христиан, т.е. выкрестов, поскольку в этом случае отсутствие желания заниматься сельским хозяйством подкреплялось у евреев отсутствием желания креститься. Инициатор создания общества А.Н. Голицын предполагал, что члены этого общества после принятия христианства станут компактно селиться на специально выделенных для этого в Новороссии землях, которые будут переданы им безвозмездно и навечно. В 1818 году начал действовать Комитет опекунства израильских христиан, и тогда же в Новороссию был отправлен надворный советник Григорий Мизко, которому было поручено обозреть казенные земли и отыскать участки, пригодные для создания таких поселений. В 1819 году он докладывал, что наиболее удобными ему представляются участки в 26 тысяч десятин близ Таганрога и Мариуполя, принадлежащие грекам-колонистам, но уже назначенные к возвращению в казну «за излишеством». Однако ведомственная переписка по поводу отвода земель, а также рассмотрение поданных по этому поводу жалоб мариупольских греков заняли более двух лет. Первые ходатайства принявших христианство евреев о переселении начали рассматриваться только в 1823 году, причем разбирательство затянулось, поскольку не имелось однозначных доказательств их крещения, и в конце концов в просьбе им было отказано^³⁸⁸. По данным 3-го отделения собственной Его императорского величества канцелярии, в 1827 году на отведенных под Мариуполем землях не было ни одного жильца^³⁸⁹. В 1833 году Комитет опекунства израильских христиан был официально упразднен^³⁹⁰.
Взаимосвязанные попытки переселения евреев из сельской местности в города, предотвращение еврейской торговли спиртным и привлечения евреев к земледелию и фабричному делу ярко иллюстрируют тезис о невозможности решения глубинных социальных проблем исключительно административными методами. Правительство полагало, что, побудив еврейское население воспринять одобряемые властью занятия, такие как ремесло и сельское хозяйство, оно сможет добиться одновременно того, чтобы еврейская диаспора начала приносить государству не вред, как считалось ранее, а пользу. При этом не был учтен целый ряд обстоятельств, которые изначально делали реализацию этого плана маловероятной. Во-первых, было ограничено выделение казенных средств на переселение евреев, равно как и предоставление какой-либо иной реальной поддержки со стороны государства, которая могла бы побудить их изъявить желание уехать на неосвоенные земли южных губерний или хотя бы не сопротивляться высылке из шляхетских поместий. Во-вторых, правительство явно переоценило способности и возможности местной администрации, которая не только на практике сталкивалась с многочисленными препятствиями, мешающими ей исполнить предписания центральных властей, но и не делала серьезных попыток преодолеть эти препятствия собственными силами, как можно судить по упомянутым выше отчетам, которые в основном содержали только жалобы на возникающие трудности, но не конструктивные предложения. Во-третьих, не принималась во внимание складывавшаяся на польских территориях веками модель социально-экономических отношений между дворянами-землевладельцами, евреями-откупщиками и крестьянами. Эта модель предполагала взаимную неприязнь, но одновременно и взаимную выгоду, поэтому ни одна из сторон не стремилась изменить ситуацию, и государству не на кого было опереться в его стремлении запретить евреям заниматься винокурением, откупами и корчемством, лишив, тем самым, шляхту источника доходов от аренды, самих евреев – традиционного занятия и традиционного окружения, а крестьян – дешевого доступного алкоголя и дохода от сбыта излишков зерна в урожайные годы.

Кстати, одной из причин невнимания государства к массовому неприятию политики выселения евреев из сельской местности, а также земледельческой колонизации, было и то, что на эти меры не поступало жалоб от самих евреев, поскольку большинство еврейских депутатов, обращавшихся напрямую с властью, были либо представителями богатого купечества, либо маскилим (т.е. сторонниками светского просвещения), и, следовательно, пытались добиться прежде всего расширения торговых прав и доступа к европейской культуре; проблемы еврейской бедноты были им чужды^³⁹¹.
В любом случае, предложенная первым Еврейским комитетом программа, согласно которой российские евреи должны были в кратчайшие сроки и массово воспринять нетрадиционные для них профессиональные занятия, а также поменять место проживания, изначально была предельно умозрительной, основанной на отвлеченных рационалистически-просветительских идеях^³⁹², и ожидать ее осуществления было нельзя. Единственной возможностью существенно изменить образ жизни основной массы еврейского населения могла бы стать активная интеграция евреев в российское общество, к которой, по состоянию на начало XIX века, не были готовы ни правительство, ни христианское большинство, ни сами евреи^³⁹³.

Вместе с тем, уже в этот период были заложены основы порочной правительственной логики, согласно которой власть могла требовать от евреев соответствия оторванным от реальности представлениям чиновников об общественной пользе, при этом ничего не предлагая взамен и не обеспечивая условий для преодоления обособленности еврейской диаспоры. В начале XIX века такое положение вещей позволяло сохранить status quo и было даже взаимовыгодным: еврейские общины получали относительную социально-правовую автономию и возможность сохранить традиционный уклад, а правительство, хотя и не было способно проводить планируемые коренные преобразования, могло надеяться на сохранение стабильной ситуации вокруг еврейских подданных, при этом реализуя довольно мягкую, по сравнению с более поздними периодами, политику по еврейскому вопросу. Несколько десятилетий спустя стремление евреев к интеграции многократно усилилось, и евреи начали ощущать необходимость в ответных шагах правительства, которые помогли бы им преодолеть сложившуюся отчужденность. К концу XIX века немалая часть евреев нуждалась в том, чтобы государство формально и неформально одобрило попытки отказаться от традиционного «местечкового» уклада жизни, получить светское образование и иными способами начать более активно участвовать в социальной жизни за пределами еврейских общин; при этом важно было, чтобы государство не обуславливало такое одобрение требованием крещения и отказа от национально-религиозной идентичности. Кроме того, общество в целом к этому времени стало более модернизированным и при условии лояльной к евреям государственной политики могло бы сравнительно безболезненно принять сближение с еврейской диаспорой. В большинстве зарубежных государств события развивались именно так, и евреи сравнительно органично вписались в социальную жизнь этих стран; в России же аналогичные процессы вызвали всплеск антисемитизма, еврейские погромы, ужесточение государственной политики в отношении евреев, усиление прозелитизма со стороны власти, а в качестве ответной реакции – широкое распространение революционно-социалистических и сионистских идей в еврейской среде. Корни этих проблем следует искать именно в рассматриваемом периоде конца XVIII – начала XIX вв. Заложенная тогда традиция отношения к евреям со стороны государства, не приносившая вреда ни одной из сторон в то время, полувеком спустя обернулась главной предпосылкой необыкновенного обострения еврейского вопроса.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 23

	Религиозная жизнь русского населения Терской области (вторая половина... Конфессиональная политика в Российской империи во второй половине хiх–начале ХХ в		Торгово-экономические отношения российской империи с сопредельными... Охватывают период с середины XVIII до середины XIX столетия. Нижняя граница определяется временем
	Xviii–xix веков Под редакцией проф. А. В. Западова. Третье, исправленное... I. Возникновение русской периодической печати и развитие ее в XVIII – начале XIX в		Возникновение и развитие российской империи в XVIII xix вв Предпосылки петровских преобразований. Внутренняя и внешняя политика Петра I. Реформы в сфере государственного управления
	Образовательная программа магистратуры «Музейное кураторство» Роль музеев в формировании американской национальной идентичнности в конце XIX – начале XX века		Бакалаврская работа Реформы образования в Российской империи в первой половине XIX в Особенности первой половины XIX в как очередного исторического периода в жизни Российского государства
	Деятельность русской православной церкви в рабочей среде московского... Охватывают церковно-религиозную сторону повседневной жизни рабочих, что говорит о своевременности и актуальности данной работы		Большой юридический словарь Аболиционизм (от лат abolitio уничтожение, отмена) в конце XVIII- xix в в Сша движение за отмену рабства негров; в Великобритании,...
	Пётр Аркадьевич Столыпин во главе правительства Российской империи... Пётр Аркадьевич Столыпин во главе правительства Российской империи в непростой период её существования – фигура не случайная. В начале...		Возникновение российской империи и её развитие в XVIII в Предпосылки петровских преобразований. Внутренняя и внешняя политика Петра I. Реформы в сфере государственного управления
	Руслан Скрынников Ермак Жизнь замечательных людей Руслан Скрынников Ермак предисловие В конце XV — начале XVI века на месте разрозненных русских княжеств образовалось обширное Российское государство. Русь покончила...		Буддийские культовые предметы у монголоязычных народов в xviii-первой... Буддийские культовые предметы у монголоязычных народов в xviii-первой половине XIX века в собрании маэ ран
	Образовательная программа магистратуры вм5543 «История» Особый статус великого княжества финляндского в составе российской империи и его влияние на экономическое развитие края во второй...		«100 великих авиакатастроф»: Вече; Москва; 2004 isbn 5 9533 0029 8 Стремление человека подняться в воздух и даже прорваться в космос всегда было сопряжено с огромным риском. В книге И. А. Муромова...
	Исходные материалы для курсовой работы по растениеводству культура соя Юго–Восточная Азия. В китае она была известна за 6 тыс лет до н э. Издавна ее возделывают и в других районах Азии – Индии, Японии,...		Деятельность городского общественного управления в забайкальской... Охватывают Забайкальскую область в административно-территориальных границах последней четверти XIX – начала XX вв., совпадающую с...

Правовое положение евреев в российской империи в конце XVIII начале XIX вв

Похожие: