Глава 1. УЧАСТИЕ ПОМЕЩИКОВ В УСТРОЙСТВЕ СЕМЕЙНОЙ И ХОЗЯЙСТВЕННОЙ ЖИЗНИ КРЕПОСТНОГО КРЕСТЬЯНСТВА В XVIII – ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX в.
1. Структура и состав большой (неразделенной) семьи русских крепостных крестьян в период позднего феодализма.
Ячейкой сельской общины в Европейской России в XVIII - первой четверти XIX в. была крестьянская семья. Она состояла из пары супругов, с которыми совместно проживали их взрослые сыновья со своими женами и детьми, а также дочери до замужества. Кроме того, нередко тут же жили и другие родственники — престарелые родители домохозяина - “большака”, его племянники и т. д. В крестьянской усадьбе могло находиться одновременно три, реже четыре, поколения людей, связанных между собой различными узами родства и свойства. Случалось, в крестьянских семействах жили и приемыши. Это были либо сироты, либо дети многосемейной бедной родни, либо лица, подселенные к семье по решению вотчинной власти или главы дома.
Таким образом, форма организации семейного быта русского крестьянства в период позднего феодализма может быть определена как большая семья или домашняя община1. Встречающееся обозначение ее термином «расширенная нуклеарная семья» основано на трактовке пары супругов — большака и большухи — как ядра родственного коллектива.
В зависимости от особенностей формирования такую семью можно отнести к вертикальному (однолинейному) либо к горизонтальному (многолинейному) типу. В первом случае домашнюю общину образовывали несколько поколений женатых и неженатых родственников по прямой линии, а во втором — по боковой линии. Впрочем, в практической жизни крепостного крестьянства, не в последнюю очередь под влиянием владельческой политики запрета семейных разделов, чаще всего встречался смешанный вертикально-горизонтальный тип. При этом в одной избе проживали родители и несколько их сыновей, чье потомство приходилось большакам внуками и правнуками.
Поселение супругов чаще всего бывало патрилокальным, то есть жена приходила жить в семейство мужа, хотя встречались и исключения.
Главенствующая роль мужчины в земледельческом производстве служила основой для сохранения его патриархальной власти в семье, взаимоотношения членов которой строились по принципу субординации. Место индивида в иерархии домашней общины определялось его возрастным и половым, а также брачным статусом. Если из-за смерти главы дома роль первого лица в семейном коллективе переходила к его вдове, иерархический характер семейно-родственных связей полностью сохранялся.
Объясняется такой порядок вещей спецификой организации крестьянского труда в зоне рискованного земледелия. Для проведения полевых работ в исключительно короткие сроки сезона вегетации сельскохозяйственных растений требовалось привлечение достаточно большого количества рабочей силы, так как только повышение ее концентрации позволяло производить их своевременно и без нарушения агрономической технологии. А поскольку постоянная напряженность ритма деятельности человека приводит к физическому и нервному истощению, чреватому конфликтами с окружающими, в крестьянском быту должны были сложиться механизмы профилактики и подавления недовольства.
Большая патриархальная семья в крепостной деревне обеспечивала господское и собственное хозяйство дисциплинированными трудовыми ресурсами, иерархически организованными и находящимися под управлением дворохозяина-большака.
2. Принципы разверстки владельческого тягла на крестьянскую семью помещиком и сельской общиной.
Такого рода семья, по-видимому, довольно рано стала объектом фискальной эксплуатации. Во всяком случае, «рало» и «дым» как термины, обозначавшие отдельные усадьбы-дворохозяйства, уже во время «записи в число» русского населения ордынскими чиновниками фигурируют в качестве окладных единиц. Распространение «сошного письма», как представляется, не свидетельствовало о полном отказе от подворного обложения. Речь шла об инспирировании государством практики «круговой поруки». Иначе говоря, о взаимопомощи в деле несения фискального тягла объединяемых в комплексы по 40 или по 100 относительно самостоятельных в хозяйственно-производственном отношении дворов. Не изменили существующего положения и реформы 1679-1681 гг. Введение же подушной подати имп. Петром I в 1718-1724 гг., по крайней мере в дворянских имениях, компенсировалось помещичьей инициативой разверстки владельческого и государственного оклада не по мужским ревизским душам, а по тяглам. Эта практика порождена была необходимостью защиты крепостных от чрезмерного отягощения.
Тягло обычно представляло собой пару работников — мужчину и женщину1. С учетом величины производительности их труда при нормальных условиях вотчинник рассчитывал размер сборов и повинностей, которые тяглецы были обязаны нести в его пользу2. При этом земле- и душевладелец в идеале должен был сообразовывать свои запросы с размерами крестьянских трудозатрат на несение государственного тягла и на поддержание существования семейств работников.
Однако в документах поместно-вотчинного делопроизводства термином “тягло” или “осьмак” подчас обозначается не пара разнополых работников, а все живущие в отдельном дворе или доме трудоспособные крестьяне. Этимология слова «осьмак», вероятно, связана с распространенной величиной численности производительного населения крепостной крестьянской усадьбы в Европейской России. Действительно, достаточно часто встречалась ситуация, когда четыре работника мужского пола со своими женами несли государственный и владельческий оклад и содержали нетрудоспособных членов семьи3.
Величина эта определилась на основе практики повседневной хозяйственной жизни, а затем получила теоретическое обоснование в сочинениях по вопросам организации труда владельческих крестьян. Она была признана наилучшей и А. А. Аракчеевым при устройстве быта военных поселян. Этот факт отметил, в частности, полковник А. Н. Петров, автор составленного в 1827 г. для имп. Николая I обзора организации военных поселений1. «Каждый вновь построенный дом был предназначен для жительства четырех военных поселян-хозяев, и разделялся на две равные половины, так что в каждой половине жило по два хозяина…»2, кроме унтер-офицеров, получавших полдома на одного хозяина, если только они сами не хотели поселиться вместе с кем-нибудь3. Воссоединяемые со своими семьями поселяне жили в собственных домах, а «вновь водворенные» помещались к тем жителям, которые имели малые семейства или две избы4. Соединенные таким образом хозяйства считались за одно, и когда один из хозяев отправлялся на казенную работу, другой оставался дома5. «Оба соединенные хозяина, один после другого, могли увольняться в отпуск в другие губернии, тогда как отдельные хозяева таким правом не пользовались, потому что некому было заменить их при общественнных работах»6. Так же, как в крестьянской домашней общине не могущий по старости или болезни быть полноценным тяглецом большак уступал эту роль кому-то другому, в военном поселении хозяин мог выбрать себе преемника. «Старикам и увечным»7 дозволялось самим назначить их из сыновей8, родственников9 или других поселян - «кантонистов среднего или большого возраста»10.
По замечанию В. И. Семевского, слово «тягло» имело в XVIII в. различные значения. Пара работников – муж и жена – обычно именовавшаяся «тяглом», в Тверской губ. называлась «венцом»11. «Но были и сложные тягла, т. е. когда этот термин обозначал двух или трех работников и столько же работниц»1. А, скажем, в Тверских владениях гр. Шереметевых такое большое тягло называлось в первой половине XIX в. «костью»2.
В. И. Семевский отмечает факт введения понятия «тягла» А. П. Волынским в 1724 г. для определения групп с одинаковым числом разнополых работников вместо прежних наименований «деньги», «полушки» и «осмаки»3. Составлять подворные описи хозяйств его крепостных отныне следовало, «исчисляя людей в целое тягло, чтоб было два человека работников мужеского полу и два женского»4.
В середине 1760-х гг. чиновник Дворцовой канцелярии И. П. Елагин считал нужным иметь во всяком крестьянском хозяйстве «такое число работников, которое б и себя с домашними своими прокормить, и подати, по мере возможных… трудов, с определяемой ему (хозяйству - Дм. Б.) земли в казну заплатить могло»5. Четверых физически здоровых6 крестьян казалось ему достаточно7, при условии, что их возраст будет от 17 до 65 лет8. Диапазон трудоспособного возраста женщин Елагин определял иначе: от 15 до 50 лет9. Он объяснял это особенностями физиологического и морфологического развития женского организма по сравнению с мужским: «Чем женщина скорее мужчины стареется, тем скорее она из младенчества по свойству своему приходит в силу, так что женщина пятнадцатилетняя уже в тех же совершенных летах, в каких двадцатилетний мужчина, полагаться может»10. «В поре сущий работник должен быть женат. А сие и учинит, что каждое хозяйство будет в восьми лицах сущих в поре работников и работниц»1. Считая в среднем на каждую семейную пару по двое детей, Елагин определял численность населения дворохозяйства в целом в шестнадцать человек2. В малолюдных крестьянских усадьбах Елагин предлагал «в хозяйство к старшему присовокуплять из одиноких крестьян людей молодых; тем еще лучше, если они свойством или родством хозяину обязаны. Утеснения тут опасаться не должно, ибо не старший сын, но старший летами из дому по хозяине наследником будет; да и при умножении семьи они первые в наследство вступать, или на новые участки отходить имеют…»3.
Во второй половине XIX в., уже после отмены крепостного права, согласно В. И. Семевскому, в Ярославской губ. понятие осьмака обозначало два тягла, в Тверской губ. в осьмаке считалось два венца, а в Весьегонском у. той же губ. вместо него употреблялось слово «жребий», в котором также числилось два венца4. Однако в Тверском у. в каждом тягле было тогда по три работника и работницы5.
Таким образом, трудно судить однозначно о том, обеспечивалось ли в условиях крепостнической действительности сохранение неразделенных семей, в окладном отношении представляющих собой большие тягла или осьмаки, исключительно вотчинной властью, общинными порядками или властью большака.
Но очевидно, что после отмены крепостного права существование связанных с наличием домашней общины крупных окладных единиц не могло уже быть результатом помещичьей политики. Оно порождалось, следовательно, объективными условиями крестьянского хозяйственного быта, и только поддерживалось той системой корпоративной, частнофеодальной или публичной власти, низовым звеном которой был отдельный член сельской общины.
Возлагаемый на отдельные семейные пары в составе осьмака комплекс фискальных и владельческих повинностей трактуется владельческим делопроизводством как дробь такого большого тягла, его доля.
Но в ряде случаев понятием «доли» пользовались как определяющим более многочисленную группу работников, чем осьмак. Например, «в Ржевском у. в осьмаке считаются два венца, а доли в некоторых местах этого у. составляются из четырех венцов»1.
Для точного обозначения величины дроби большого тягла употребляются в материалах вотчинного делопроизводства термины “полтягла”, “четверка”, а также “морток” или “мортина”. Эта группа понятий, вероятно, соотносилась с размером получаемого на условиях исполнения упомянутых повинностей пая общинной земли, то есть надела.
Величина его была прямо пропорциональна размеру принятого на себя работниками оклада. А морток и мортина, не исключено, этимологически могут быть связаны с распространенной в Речи Посполитой и отчасти в уездах Западной России мерой площади обрабатываемой земли — моргом. Морг составлял около 0,5 га или 0,13 указной десятины2.
В хозяйственной переписке кн. Гагариных по делам их Рузской вотчины отложился документ, из содержания которого хорошо видна суть многозначного понятия «тягло». «Деревни Городищ крестьяне объясняют, что у них прежде было 40 тягол (на все селение - Дм. Б.), и к тому перевезено к ним из Бутькова 12 тягол с тем, чтобы на оные перевезенные тягла пользоваться им в Бутькове пахотною землею и сенными покосами, но вместо того отрезано им (переведенцам - Дм. Б.) из прежних городецких тягол земля и покос, а в Будькове3 осталось под пастьбою вашего сиятельства лошадей. А потому городецкие крестьяне имеют в земле и покосах недостаток и просят о отведении им земли и покосов на те 12 тягол в другом месте»1.
В конкретных условиях и размеры наделов, и величина тягол определялись по решению сельского схода – мирскому приговору. Помещики в своих имениях порой поощряли эту практику. Скажем, гр. П. Б. Шереметев даже запрещал вотчинной администрации, то есть «приказчикам и выборным»2, принимать участие в пересмотре существующего порядка несения оклада. Вместо этого он предписывал «крестьянам переверстку тягл чинить с мирского приговора между собою самим»3. Впрочем, с оговоркой, «чтоб бедные тяглом отягчены не были»4. Абсолютное количество тягол также запрещалось уменьшать: «тягла на вотчину не прибавливать и не убавливать (с себя - Дм. Б.)»5. Другие землевладельцы, напротив, стремились поставить сельский мир в вопросах разверстки оклада под контроль подчиненной им вотчинной администрации. Так, В. Н. Самарин велел бурмистрам своего Чернского имения6 в 1769 г. вникать во все вопросы, связанные с уравнительной7 разверсткой тягол: «В увольнении стариков от работ… соблюдать, чтоб положенное число тягол не упадало, что того снять следует… сделав сход, рассмотрев все мирно, сняв, наложить на молодых робят…»8.
Для крестьян вмешательство вотчинника было подчас законной возможностью избежать чрезмерного отягощения повинностями и почти неизбежного в подобном случае хозяйственного разорения. В 1761 г. в принадлежавшей кн. Куракиным Подмосковной д. Судаково «крестьянин Денис Васильев имел под собой тягла с сыном 2 четверки, и сын его волею божиею помре, и с сыновней четверки его миром одного заставляют всякую казенную (т. е. господскую - Дм. Б.) работу работать, и ежели работу не станет работать, то четверку от него отнимают в мир, а он Васильев просит, чтоб ему дать (эту долю надельной земли - Дм. Б.) до возраста сына его, который 12 лет…»1. По мнению приказчика Ивана Попова, если удовлетворить просьбу Васильева и дать ему льготу, то «впредь крестьянином быть может»2.
Под льготой понималось право обрабатывать пай надельной земли на условиях освобождения от ренты. Оно могло быть полным или частичным. В последнем случае с работника снимали часть тяглового оклада или не привлекали его к исполнению каких-то видов господских повинностей. Например, в другой Подмосковной деревне Куракиных – Анисимове – в 1762 г. «с тягол сошли Прокофей Ерофеев за слепотою, а тягла под ним была четверка, Никита Иванов за безручием с четверки ж; Григорий Григорьев на льготе с четверки ж года с четыре, да десятскому дается льготы четверка, угольнику, который смотрит, жжет уголья, дано льготы полтягла…»3.
Домовая канцелярия Куракиных распорядилась 5 апреля 1762 г. «… За умалением тягол в сторожи в Москву не посылать»4 никого из жаловавшихся на оскудение крестьян, но земскому было строго повелено следить за тем, «чтобы пустых тягол в вотчине не было»5.
Обычно в случае смерти работника или потери им трудоспособности полагавшуюся на него долю тягла с дворохозяйства снимали, передавая ее вместе с паем земли новому тяглецу. Интересно, что существовала как будто закрепленная в обычае норма земли, которую мир и помещик готовы были оставить за вдовой или вдовцом. Например, в письме от 28 октября 1774 г. бурмистру Зубцовской вотчины кн. Гагариных (с. Мануйлова) Андрею Горену6 конторщик Василий Добрин предписал выделить в купленной пустоши Балашах и в п. Псаревой «седьмые доли» тем крестьянам, кому мир не хотел дать землю вблизи их «дворового места» в общинном клину1. Такую же «седьмую долю» надела получали в имении Гагариных «всегда жена после мужа бездетна и муж после жены»2. Вдовы и вдовцы, «которые имеют на себе тяглы для детей», прописывались отдельной строкой, например, в ведомостях тягол по Рузской вотчине кн. Гагариных с. Никольскому3.
Но если расположенные чересполосно части крестьянского надела оказывались в угодьях разных деревень, дело могло замедлиться исполнением, и тогда требовалось вмешательство вотчинных властей, Главной Домовой конторы или самого землевладельца4. Крестьянский мир неохотно снимал тягло со ставших неполноценными в трудовом отношении односельчан, по всей видимости, потому, что повинности разверстывались в этом случае на более зажиточных крепостных. А эти последние по разным причинам имели прочные позиции на сельском сходе. Так, в мае 1764 года в Московской Домовой канцелярии кн. Куракиных крестьянин дер. Зиновкиной5 Родион Никитин просил о снятии с него наложенного миром тягла, так как вследствие болезни не мог исполнять ни господской, ни своей работы. Земскому Ивану Попову велено было, убедившись предварительно в справедливости просьбы, «по приговору мирскому тягло с него снять и расположить на имущих крестьян, а в пусте чтоб отнюдь не оставалось»6.
Подворные описи крестьянских хозяйств с их населением, как правило, не регистрируют принадлежность того или оного конкретного работника определенному осьмаку. В редких случаях указывается, какую долю вытного тягла несет этот работник как член своего семейства. Но на основании описей всегда можно установить, по крайней мере, численность мужского и женского населения двора, а часто также и возраст крестьян. Приведем несколько примеров населенности дворохозяйств из вотчин, материалы делопроизводства которых содержат сведения о фактах вотчинного патронирования крепостных.
Гр. А. Р. Воронцов в 1766 г. переселил из д. Чертовой Софийского у. Санкт-Петербургской губ. в близкое к столице с. Мурино семейство вдовца Артемия Елисеева1. При большаке 42 лет жили два его сына – два Федота Артемьевых – соответственно 27 и 24 лет с их сестрой Мариной Артемьевой 15 лет2. Старший Федот был женат на 25-летней Степаниде Васильевой, от которой имел сыновей: Василия 4 и Степана 2 лет; у женатого на 20-летней Марье Лаврентьевой младшего Федота детей не было3. Двое старших сыновей большака жили отдельно. Филипп Артемьев 37 лет был женат на Татьяне Онофриевой 27 лет, у них была 6-летняя дочь Авдотья и два сына: Николай 4 лет и годовалый Трифон4. Степан Артемьев 35 лет имел от своей 24-летней жены Татьяны Дементьевой дочь Авдотью 6 лет, а кроме того, при нем жила 40-летняя теща Прасковья Семенова с сыном Дмитрием 14 лет, холостой Василий Дмитриев 25 лет и его незамужняя сестра Дарья 20 лет5. Характер родственных связей последних двух лиц с семейством Артемьевых не вполне ясен, возможно, они были старшими детьми Прасковьи.
Таким образом, в первом дворе находилось три работника и две работницы, во втором – пара разнополых работников, в третьем двое работников с одним подростком и две работницы. В остальных переселяемых из дерр. Чертовой и Еглина дворах было не менее двух пар работников6.
Спустя тридцать лет в Муринских дворах также проживали семьи, имевшие в среднем две пары работников или более1. Структура некоторых из них весьма напоминает систему уз родства и свойства в семействе Артемьевых2. На территории Муринской вотчины жили принадлежавшие графу протестанты. В протестантском дворе Симона Григорьева 72 лет находились его сын Рей3 Симонов 31 года с женой Катериной Григорьевой 27 лет и детьми Еганом4 9, Григорием 6 и Марьей 2 лет. В том же дворохозяйстве был записан «бобыль Ганц Спыдранов»5, отношение его к семейству Григорьева неясно. Может быть, он состоял на положении кого-то вроде «подсуседника» или «захребетника», не случайно его возраст не указан в описи. Но упоминание его вполне объяснимо, поскольку еще в XVII в. бобыльская пашня рассматривалась как обязательный элемент кадастра6. Многие остальные протестансткие семейства имели пару разнополых работников-тяглецов при разном числе едоков7. Там, где отношение тяглецов-мужчин к работницам 2:1, наличие и характер родственных связей одного из мужиков с членами семьи установлению не поддаются8. Может быть, общинная традиция, господская воля или оба этих фактора принудительно укрупняли хозяйства.
В Вологодском селе Святом Углу семейство большака Ивана Иванова 50 лет включало в 1780 г. его жену Прасковью Иванову 46 лет, сыновей Григория 25 и Михаила 8 лет, дочерей Алену 12 и Авдотью 5 лет, жену Григория Авдотью Степанову 25 лет, их сына Филиппа 4 лет и дочь Авдотью 2 лет9. В нем было, следовательно, два работника и две работницы. В другом дворе, принадлежавшем большаку Степану Андрееву 60 лет, находились его супруга Дарья Федорова 50 лет и их 13-летняя дочь, имя которой в описи не названо1. Кроме того, старшая дочь их, 37-летняя Аксинья Степанова, вместе со своим мужем Егором Григорьевым 40 лет жили в доме Егорова тестя с трехлетней дочерью Авдотьей2. Вообще, факты проживания зятя в семье жены встречаются нечасто. В данном случае старикам, видимо, было уже трудно работать наравне с другими тяглецами. А соединенное семейство получало пару полноценных работников.
Кроме Святого Угла, к северу от Москвы гр. Воронцовы имели во владении с. Воронье и д. Волкову3, которые купили у гр. Толстых. При продаже был составлен реестр крестьянским семействам4. Возраст крепостных, к сожалению, не указан, но примерно определить число пар тяглецов в дворохозяйствах все же возможно. Так, семейство Тимофея Трофимова включало его жену Ирину Петрову, троих детей – сыновей Тимофея и Онофрия и дочь Ирину, жену Тимофея Марфу Иванову и их сыновей Кирилла и Евстрата, а также дочь Дарью5. Семейство вдовца Силы Трофимова состояло из его сыновей Осипа, Прохора, Абрама и Герасима и жены Осипа Дарьи Михайловой6. Во дворе Назара Минина проживали его жена Марфа Калинина, сыновья Федот и Федул и дочери Катерина и Фекла7. Следовательно, и здесь на семью приходилось более одной пары тяглецов. Та же картина наблюдалась в д. Волковой8.
В другой Костромской вотчине Воронцовых, с. Афонасьеве, один из дворов занимала семья 80-летнего вдовца Григория Якимова. Она состояла из его зятя Федота Иванова 40 лет, его жены Катерины Васильевой9 40 лет, их сыновей Ивана 8 и Афанасия 3 лет и дочерей – Татьяны 13 и Ирины 12 лет1. В том же дворе проживал зять Федота Данила Дмитриев 20 лет, женатый на 20-летней Матрене Федотовой и имевший от нее годовалую дочь Катерину2. Соседями их были 40-летняя вдова Агафья Алексеева, ее сын Василий Яковлев 25 лет с женой Натальей Тимофеевой 23 лет, а также «вдовы Агафьи сноха вдова ж Парасковья3 Емельянова 40 лет»4 с детьми Петром и Анной Семеновыми, соответственно, 11 и 9 лет5. Знаменательно, что невестка большухи именуется в документе снохой. Можно предполагать, что именно вдовство Агафьи, или другие трудные жизненные обстоятельства, вынудили ее женить старшего сына на женщине, превосходившей его возрастом по крайней мере в полтора раза, чтобы заполучить в дом полноценную работницу. Из приведенных примеров видно, что крестьянские семьи в Афонасьеве не могли обойтись одной парой тяглецов, прибегая для получения новых рабочих рук к практике примачества и разновозрастных браков.
В 1762 г. из Тверской деревни Белоглазова в подмосковную вотчину кн. А. И. Куракиной с-цо Зорино переселяли семью крестьянина «Ивана Давыдова сына Ряднова» с женой и приемышем Иваном Максимовым6. Племянницу Давыдова, которая была женой Ивана Максимова, перевезли после рождения ею сына Макария7. В Зорине предполагалось использовать труд семьи на сельскохозяйственной барщине8, следовательно, наличие двух пар тяглецов позволяло вотчинной власти надеяться на посильность для семейства одновременного исполнения господской и своей работы.
Во Владимирских владениях гр. Воронцовых семьи крепостных также обычно включали двух работников и двух работниц. Например, в д. Близнецовой1 во дворе Максима Дмитриева 59 лет жили его супруга-ровесница Авдотья Никитина, их сыновья Абрам 28 и Андрей 11 лет с 16-летней сестрой Федорой, а также жена Абрама Федора Маркова 21 года2. В другом близнецовском дворе семья Егора Давыдова 80 лет состояла из его жены Авдотьи Григорьевой 60 лет, их дети Андрей 40, Иван 36 и Козма 13 лет, супруга Андрея Аксинья Филиппова 25 лет и их дочери Марья 14 и Агафья 4 лет, жена Ивана Акулина Ларионова 40 лет, их 5-летний сын Сергей и дочери: Катерина 10, Анна 7, Анна 3 лет и годовалая Марфа3.
В Суздальском у. в с. Кочневе с дерр. Стрелково, Заманцово и Княжево большинство семейств также включало при различном числе едоков обычно две пары разнополых тяглецов4. А если это соотношение и не обеспечивалось фактическим составом семьи, то все равно за счет превалирования мужиков или баб общее число рабочих душ доходило до четырех и более5.
В Матренинской волости Покровского у. Владимирской губ. в 1769 г. крестьянские семьи имели одну - две пары работников6. Так, в с. Андреевском двор Василия Перфильева 36 лет был населен его домочадцами, в числе которых опись называет жену Василия Ирину Федорову 30 лет, их сыновей Петра 18 и Андрея 12 лет, жену Петра Ирину Полиектову 14 лет7. В с. Степанове той же вотчины на усадьбе Игнатия Евдокимова 27 лет проживали жена хозяина Устинья Захарьина 25 лет и «у них дети рожденные»: сыновья Лукьян 10, Тимофей 8, Николай 2 лет и годовалый Ларион, дочери Агафья 6 и Прасковья 2 лет1. Можно заметить, что ранний брак давал здесь крестьянам возможность вырастить себе помощников по хозяйству к тому времени, когда сами они будут еще в полной силе. Интересно, что в Матренинской волости в конце 60-х гг. было немного дворов, где бы в качестве большаков указывались лица старше 50 лет, и таких, где совместно с семьей большака жило более одного женатого нисходящего родственника2.
В Звенигородской вотчине кн. Гагариных, по сведениям 1818 г., почти все дворы имели по две пары тяглецов или более3. В одной из усадеб с. Обручаихи жили братья Павел и Иван Дмитриевы, соответственно, 38 и 34 лет, жена Павла Дарья Никитина 32 лет, их сын Агафон 12 лет, жена Ивана Марья Митрофанова 18 лет, их 4-летний сын Давыд и тетка Арина Петрова 70 лет4. Остальные обручаевские дворы мало отличались по характеру населенности от усадьбы Дмитриевых5. Видимо, если тяглецов не хватало, то крестьянские семьи росли за счет примачества. Так, семейство Савина6 Дмитриева состояло из его жены-ровесницы Матрены Яковлевой, их сына Антипа 10 лет, дочери Савина Анисьи 20 лет, ее мужа Поликарпа Захарова 25 лет и их двухлетней дочери Анны7. В д. Детковой преобладали неразделенные семьи с двумя или более парами разнополых тяглецов8. Скажем, двор 70-летнего Дмитрия Иванова занимали жена большака Акулина Лукьянова 45 лет, их сыновья Николай 40, Иван 37, Андрей 22 лет, две дочери Арины 13 и 8 лет, 35-летняя жена Николая Авдотья Яковлева с их 12-летним сыном Андреем и 12-летней дочерью Марфой9. Тут же жили 30-летняя жена Ивана Прасковья Тимофеева, их сыновья Иван 15 и Николай 6 лет, а также шестимесячная дочь Акулина, жена Андрея Анна Александрова 22 лети их четырехмесячный сын Андрей1.
В Рузской вотчине кн. Гагариных, по данным на 1812 г., неразделенные семьи также преобладали, тамошние домашние общины включали не менее двух работников и стольких же работниц2. В одной из периферийных по отношению к центральному с. Никольскому деревень, в Городище, в 1814 г. было описано семейство повинного в подстрекательстве крестьян к мятежу Ивана Клюева. Его составляли 60-летний большак Иван, Лаврентий 49 и Андрей 43 лет «Андреевы дети»3, 30-летний сын большака Федор, 32-летняя жена Андрея Матрена Трофимова с их сыном Самсоном 9 лет, 42-летняя жена Андрея Варвара Емельянова, их сын Михайло 19 и дочь Дарья 8 лет, 26-летняя жена Федора Арина Степанова, их дети Авдотья 12, Анна 9 и Анофрий 3 лет, наконец, жена Михайлы Анна Володимирова 20 лет с двухлетним сыном Егором4.
Из приведенных примеров видно, что однотяглые дворы в принадлежащих крупным вотчинникам крепостных общинах и в XVIII, и в первой четверти XIX в. представляли собой скорее исключение из общего правила. Существование же дворохозяйств с двумя или более парами тяглецов обеспечивалось недопущением семейных разделов, примачеством, приемничеством и ранними браками крестьянской молодежи обоего пола, в том числе такими, когда мальчиков женили на женщинах, годившихся жениху по возрасту в матери.
Впрочем, существовала как будто и наиболее подходящая для удовлетворения нужд владельческой домашней общины величина населенности двора тяглецами. При условии ее достижения разделение семьи уже не должно было повредить благосостоянию ее как целостного самообеспечивающегося хозяйственного комплекса, эксплуатируемого вотчиной и государством.
Поэтому, вероятно, помещики и допускали выделение кого-то из тяглецов (или какого-то из тягол) из состава большой семьи, с тем, чтобы «выделенцы» были поверстаны в оклад самостоятельно.
Например, в купленной кн. Куракиными у гр. Салтыковых д. Лопатиной Коломенского у. на одной из усадеб жили женатые братья Козма и Симеон Панферовы, соответственно, 35 и 23 лет, и их холостой брат Ананий 21 года, а также сыновья большака Корнелий 12, Панфер 8, Никита 6, Иван 4 и Василий 3 лет1. Итак, семейство включало в себя две пары тяглецов и одного работника, поэтому еще один брат Козьмы был отделен2. Находившаяся же у них в соседях семья 60-летнего Алексея Денисова, состоявшая из его жены, двух женатых сыновей 28 и 23 лет и холостого 20-ти лет не делилась3. В Ростовском имении кн. Куракиных, д. Прямикове, после смерти крестьянина Михаила Васильева осталась его вдова с четырьмя сыновьями и дочерью, не считая «отделенного на четвертую долю» сына покойного – Якова4. Похожую картину мы наблюдали на примере семейства большака Артемия Елисеева, домочадцев и отделенных сыновей которого гр. А. Р. Воронцов переселял в с. Мурино под Санкт-Петербургом5.
Порядок организации семейно-родственных окладных коллективов, при котором увеличения числа тяглых пар свыше определенной нормы не предполагалось, в Нижегородском имении гр. П. А. Румянцева, с. Чеберчине с деревнями, действовал и по отношению к дворовым людям. В своей инструкции приказчику граф велел «женатых распределять на каждую печь или покой, каков бы он мал ни был, не меньше двух семей, а что больше, то по пропорции…»6. Поскольку для XVIII в. мы не располагаем сколько-нибудь целостными и достаточно репрезентативными для разработки нашей темы массивами документов вотчинного делопроизводства средне- и мелкопоместных дворян, говорить о распространенности в их среде политики консервации осьмаков, и тем более о характере такой политики, затруднительно. Но встречаются данные, которые свидетельствуют о существовании неразделенных семей среди крепостных этой категории дворянства. В 1803 г. гр. А. Р. Воронцов купил у дворянки Е. П. Яснопольской на вывод из с. Погорелицы Покровской округи Владимирской губ. несколько семей крестьян1. Среди других приобретений было семейство Федора Лукьянова, состоявшее из его жены Прасковьи Филипповой, их дочери Аксиньи, вдовой снохи Федора Агафьи Тимофеевой с сыном Петром Степановым, женатым на Авдотье Федоровой2. Другие семейства имели сходную структуру, в том числе, возиможно, за счет примачества3.
В рассматриваемых нами крепостных селениях разных уездов Нечерноземья численность населения двора оказывается в описываемый период примерно одинаковой. Она составляла в среднем 5-8 человек, при прочих равных условиях несколько возрастая в направлении от Нечерноземного Центра на север и на юг и вблизи столичных и губернских городов. Заметим здесь, что феномен тяготения барщинных (издельных) форм эксплуатации крепостного труда к городским центрам был отмечен Л. В. Миловым4.
По мере приближения к главному селению вотчины, если в ней существовали элементы барщинной эксплуатации крепостных, число жителей усадьбы-дворохозяйства также могло увеличиваться в сравнении с более отдаленными деревнями.
Такое явление, если оно имеет место, может объясняться потребностью обязательно соединять вместе несколько пар работников для одновременного выполнения разных видов деятельности, требующегося от одного дворохозяйства – поскольку одной паре тяглецов это не под силу. Тогда, вследствие увеличения трудности несения оклада из-за меньшей благоприятности природно-климатических условий либо ужесточения форм эксплуатации, появление механизмов сохранения большой патриархальной семьи вполне объяснимо.
Впрочем, это наблюдение имеет чисто рабочий характер, поскольку вопрос о хозяйственно-демографическом состоянии крепостной деревни в период позднего феодализма весьма сложен и требует еще дальнейшего изучения.
|
