{12} которые Мария Ивановна так умела дать почувствовать на втором плане, но все же эта маленькая фигурка измученной женщины воспринималась скорее трагически. Это оценил и Охлопков. На премьере «Вишневого сада» я наблюдала, как в верхнем фойе он гулял в толпе дам. Потом остановился и громко произнес: «Прошу простить. Меня ждет Мария Ивановна». После чего эффектно удалился. Дома я спросила: «Охлопков заходил?» «Да, сейчас после спектакля пришел». Значит, тогда, в антракте, просто хотел отделаться от дам. «И знаешь, так говорил… Целует руки и твердит — умница, молодец, так и играй, именно в этом направлении иди. И был взволнован. Искренне. Ты мне поверь, я в этом понимаю. Что-то дошло. Потому что художник все-таки».
Еще бы не поверить. Если бы Марии Ивановне что-то и могло показаться, то уж никак не в этом направлении, а только в противоположном. Впрочем, этот разговор Охлопкова ничего не изменил и ничему не помешал. Мария Ивановна между тем продолжала поиски и оставалась неизменно недовольна собой. Письмо с гастролей:
23.VII.56. Новосибирск
… Играю мало, даже чересчур. «Вишневый сад» сыграли всего два раза. До сих пор непонятно, «как». Думается, что скорее плохо. Во всяком случае, многое неверно, в частности у меня. Чувствую это отчетливо, но что сделать, еще не поняла. Сложный орешек — Чехов. Никак не сыграть «прежними» приемами. Надо мягко и отчетливо, не вылезая и не прячась и т. д.
Пока я не уверена до безобразия ни в чем, начиная с «вида» и кончая «внутренней» жизнью. «Собака» идет больше и проходит глаже. Но она грубее в сравнении с Чеховым и проще намного…
Спектакль имел успех, но, как и «Зыковы», был так быстро отодвинут и замят, что Мария Ивановна даже не успела до конца реализовать замысел этой своей новой нетрадиционной трактовки, третьей после Джульетты и Бесприданницы.
Думая об этой Раневской, многие считали потом, что Мария Ивановна должна играть Аманду в «Стеклянном зверинце» Тенесси Уильямса. Но она отвечала решительно: «Нет и нет! Аманда глупая и, главное, безответственная. Я этого не люблю». Вообще отказы от ролей это отдельный разговор, но здесь еще только одно: такого рода нравственные соображения были причиной отказа не в этом единственном случае. Так она отказалась от Норы. Не сейчас, когда Охлопков предлагал ей Нору в 56 лет, а раньше, до войны. «Нору я не понимаю. И не принимаю. То, что она сделала, бесчеловечно и безнравственно. У меня не было детей. Но бросить двух детей во имя чего бы то ни {13} было… Ложное положение. Фальшивая, недостоверная сценическая ситуация».
Ехать в Ленинград сразу после спектакля было, конечно, нелегко и стоило нервов. Особенно если учесть, что, как бы рано спектакль ни кончался, все равно уже нельзя было успеть на «Стрелу» за два часа до отхода поезда, что было у нее непременной манерой: «Если уж все равно ехать, то я готова с утра на вокзале сидеть. Только бы не нервничать».
Помню такую сцену: Мария Ивановна бежит вниз по лестнице в Театре Маяковского. За ней поспешает громадный Ханов. Они хохочут, вспоминая, как на спектакле тесные декорации сомкнулись на кругу раньше времени и защемили платье Марии Ивановны. Она двинулась вперед, но не тут-то было. Оглянулась и, поняв, в чем дело, недолго думая, нагнулась и оторвала кусок платья, оставляя его в западне. Добежали до машины, продолжая болтать и смеяться. Прервав на полуфразе: «Сашенька, не могу. Прости, опаздываю на “Стрелу”!» — она вскочила в машину, и мы отъехали. Потом слонялись на вокзале. Мария Ивановна вспоминала: «Саша так и остался с открытым ртом. Фразу не дали договорить. Сердяга!»
Ленинградская эпопея продолжалась около двух лет — с весны 1956 до начала 1958 года. Пьеса Джеймса Барри «То, что знает каждая женщина» была поставлена с участием Марии Ивановны в Театре имени Комиссаржевской и прошла с большим успехом около 70 раз. Вторая ее работа, которой должна была стать пьеса Реттигана «Море», не осуществилась. Во время репетиций Мария Ивановна оставалась в Ленинграде подряд по несколько дней. Вечерами одна скучала в Европейской, беспокоилась о делах своего, в то время не очень благополучного дома и часто писала. Эти письма ко мне, которые, конечно, сохранились, дают уникальную возможность увидеть кусок ее жизни ее глазами, услышать от нее самой о ходе ленинградской работы и о многом другом, о чем пойдет еще речь в этих воспоминаниях. Я помещаю в хронологическом порядке (датировка сделана мною по штемпелям на конвертах: Мария Ивановна, за редким исключением, не ставит даты) фрагменты из этих писем, опуская их бытовую часть. Комментирую только в тех случаях, когда в этом есть безусловная необходимость.
Вот этот небольшой кусок жизни замечательной актрисы в естественном сплетении внешних событий и душевных реакций на них.
10.X.56. Ленинград
… Настроение меняется. Репетиции неровные, то совсем плохо, то ничего, то опять скверно. Соскучилась ужасно и поняла, что совсем оставить Москву не смогла бы ни за что. Только бы хватило внутренних ресурсов. Видела у французов все. На меня {14} самое большое впечатление произвел «Дон Жуан» по необычной трактовке, которая почему-то страшно попала в современную циничную философию отрицания всего «высокого» — вдруг столкнулась с чем-то, чего нельзя понять — это в момент, когда Жуан с издевательством говорит со статуей командора, и она кивает. Тут Жан Вилар играет такую сложную внутреннюю жизнь, сначала замахивается шпагой, потом отказывается от этого движения — громадная пауза на сцене, тоже громадной и пустой: один человек на фоне бархата; и потом легкий смешок, в котором еще сопротивляется прежнее «новому» — но уже, как будто получив нечто, что передалось всему зрительному залу. Это было великолепно. Казарес понравилась в «Тюдор» и совсем не понравилась в Мариво, в легкой французской «стильной» комедии, где нужна молодая травести. А она не молодая и не комедийная, не светлая. А ее сильное качество некоторая патологичность, порочность, даже и лицо у нее такое. Мне она далека и даже не очень приятна. Я такого типа не люблю, но актриса хорошая. Но все же это не Дузе или Комиссаржевская, — а тут тоже такой начался психоз, что, уже не разбирая, что хорошо, что нет, все и всех вознесли…
8.XI.56. Ленинград
… Боюсь провала. А он возможен. Вдруг стало ясно, как нужно играть пьесу, т. е. ясно, что не тем ползучим псевдопсихологическим натурализмом, на каковой тянет режиссер. А спектакль надо было сделать с блеском, хоть и маленьким. Говорить нельзя, партнеры не понимают, даже когда хотят понять. В тупом отчаянии. Стою перед бездной, куда свалюсь. Впрочем, что терять!
25.XI.56. Ленинград
… Вчера я узнала, что сижу в уборной Комиссаржевской, так даже встала немедленно. Публика принимает все больше и лучше, но партнер1 оставляет желать лучшего, финал не вытягивает, а одной мне не под силу… Получила благодарственное и очень сердечное письмо от здешнего начальства. На днях записываем по радио сцену и мое какое-то «слово» об этой пьесе, так что внешне все обстоит благополучно, а у меня ощущение воришки, который держит в кармане украденные часы и его гладят по головке, жалеют и обласкивают. Одна ты поймешь это «искажение души». Остальные говорят, что я неблагодарная свинья, и я им больше говорить «своего» не буду.
{15} 23.XII.56. Ленинград
… После спектакля было еще обсуждение Уайльда, которому все предпочли современного Реттигана. Доводы были очень убедительные, особенно по линии главной женской роли. Мне сразу стало легче, но Мелкова2 рвала и метала, что зря перевела за 6 дней «Веер» Уайльда <�…> Роль в «Море» (я ее привезу и обязательно тебе покажу) по теме и характеру накладывается на меня очень многим. В Уайльде — сама знаешь — наоборот. Не знаю, что будет, все это неизвестно, но мне стало легче, гораздо легче, когда выбрали все «Море»…
Мелкова поехала в Москву продавать «Женщину» в Театр Транспорта. Не знаю, хорошо ли со стороны этики действовать против интересов театра, но она говорит, что пьесу могут перевести и без нее, и она не хочет терять. А мне как быть, не знаю. Они хотят меня пригласить на «гастроли», а я теперь связана с этим театром, и это как-то некрасиво. Но увидим — если они поедут в Москву, то я откажусь от Транспорта. А если нет, соглашусь е. б. ж. и если даст господин О.
Торопят начать репетиции, а у меня столько спектаклей, и о замене нет и речи. Дублерша на показе «не прошла», и мои «акции» повысились, Господи, ты все видишь!
Психоз со сборами и «приемом» пока продолжается, но моя трезвая и злая голова не дает возможности поддаться этому.
Будь готова, Мэгги3, ко всему! Я и готова.
Наслаждаюсь Цвейгом, но читабельна для меня пока только «Гувернантка». Здесь очень предлагают почитать, а мне хочется в Москве и не знаю, прошло ли это в редакции… «Жгучая тайна» и длинна, и касается таких тем, которые я как-то не очень люблю и в них не купаюсь с удовольствием, как это бывает с большинством актрис…
17.I.57. Ленинград
Сегодня сыграли шпектакль4. Играли, как всегда, небогато, но принимали с чего-то хорошо — что явно не соответствовало исполнению. Ела поедом своего партнера, вероятно, в ближайшем будущем он пошлет меня к черту… или будет лучше играть. Сегодня опять эгра5, да еще с дублерами. Почему — не знаю. Но уже поздно было исправлять.
С послезавтра начнутся репетиции, и я очень волнуюсь, как выступать с декларациями — не умею и не люблю. Настроение тревожное в связи со статьями и с «поправением» — м. б., снимут и Барри, кто знает, м. б., «Море» вызовет сомнение… Всего жди! Защититься нечем.
{16} … Все равно, пока все идет с аншлагами. Если бы дали возможность поправить пьесу и подрепетировать ее! В общем, и ску… и гру… и некому ру…
Как странно, что номер гостиницы действует как-то так, что невольно сужает мысли, чувства и вообще самочувствие — как будто эти четыре стены имеют свойство отрезать тебя от мира, какая-то усушка души происходит; от этой уединенности, тишины и отсутствия привычных живых предметов сам делаешься абстрактной единицей без всякой индивидуальной окраски. Это ужасно, что так действует обстановка, и никак нельзя защититься и не зависеть от нее.
Впрочем, я есть машина для деланья спектаклей, поэтому нечего и роптать. Сил настолько мало, да и времени тоже, что только-только успеть, хоть на копейку что-нибудь успеть. Только об этом и думаю. Все остальное не про меня и не для меня…
Только в театре я начинаю немного приходить в себя и с удивлением видеть, что все-таки кому-то ты нужен и кто-то тобой — дурак — интересуется. Всякий раз меня это поражает, потому что вхожу я в театр в совершенно обратном состоянии, боком, задами с робостью пробираюсь в свою уборную, ожидая, что вотвот меня схватят и выбросят на улицу. Ну, разве это не шизофрения? Она, голубушка! Но, честное слово, все написанное не преувеличение ни на йоту, так сильно въелось привитое Охлвым.
16.II.57. Ленинград
… Да, еще смотрела штоковскую пьесу «Чертова мельница» — очень безвкусно — и промучилась весь вечер, сидя рядом с автором, режиссером и их друзьями. Жду приезда Алёшина и встречи с ним, не помню, говорила я об этом или нет. У него есть несколько пьес, одна оконченная, две в периоде написания. Мобыть, что-нибудь для гна Охлопкова найдется?..
На душе пусто, придавлено, задушено, раздавлено, притушено, все, что может быть в этом роде…
3.III.57. Ленинград
… Я напрасно на тебя нагнала паники своим письмом: все, что я тебе писала — все это внутренняя моя правда — она иногда не совпадает с внешними факторами. Но что такое, в конце концов, внешние факты без восприятия субъекта? Они разные для каждого из нас. Есть, правда, факты, на которых мы все более или менее сходимся, но чаще бывает другое. Ты знаешь, я еще не подписала договора. Бегаю от директора как идиотка, все-таки есть еще маленькая зацепочка и возможность отказаться. Боюсь, боюсь и боюсь! Всего боюсь и больше всего себя самой!
{17} Правда — один из спектаклей здесь вдруг ощутила почву под ногами и испытала забытое уже мной чувство уверенности в себе — боже мой, какое это сладкое ощущение после моря страха, унижений и обид! Но — прошел спектакль, и ушло это ощущение. Начинать надо снова. Опять лезть в гору, а кругом еще за тебя цепляются и «ножки подставляют»…
13.III.57. Ленинград
… Последовала твоему совету и начала репетировать. Если говорить серьезно, то не начинала, потому что Мелкова сдала экземпляр англ. пьесы, а мне хотелось «проредактировать» ее перевод. Тянула она неделю, очень этого не желая, но я настояла под предлогом, что не все ремарки были переведены. Все это заняло время, но принесло и пользу, так как я исправила во многих местах, вспомнив все-таки язык, и «поймала» ее на очень скверных искажениях перевода… Мне так невыносимо стало жить от моего собственного самоуничижения, что я уже сопротивляюсь резко неуважению со стороны других… Пьесу я сократила на 15 страниц и вырезала из нее все, что смущало и меня, и других. Мне кажется, что сейчас она стала яснее, легче, прозрачнее по построению, лаконичней по тексту и игровее поэтому для актеров. Когда собрались исполнители, и я им выпалила «замысел» и стиль спектакля, внутренне содрогаясь при мысли, что встречу непонимание, а м. б., и сопротивление, но — к моей радости — все оказалось наоборот, и вчера мне впервые показалось, что мы говорили на одном языке… Что будет завтра, когда дело дойдет до вымарок их текста, я не знаю. Вернее, готова ко всему. Но теперь буду тверда, т. к. уверена, что это единственный верный путь. Только бы ничто не помешало работе и хватило сил… Я так устала от депрессии и тоски, что готова броситься в бездну работы, только бы чувствовать себя человеком, стоящим на родной земле. А то я ни то ни се — изгнанник или узник — не больше…
10.IV.57. Ленинград
… Окна на Невский, и тянет смотреть на поток муравьев, который снует под окнами. Сознание, что ты тоже из того же месива, наполняет диким отвращением душу, а остановиться не можешь. Бывает и другое, когда зажгутся фонари и мелькают огоньки красные — машин и зеленые — светофоров, то где-то что-то вдруг просыпается и требует своего выхода на «арену».
… Репетировала всего два раза и два раза сыграла. Играть очертенело, и не могу придумать, как разнообразить роль. Видимо, я ее не понимаю, но не идет лопата глубже или бездарь окончательная? Очень меня это огорчает, так как я обычно хоть {18} на дюймишко, но прокапывала для себя норку дальше, и было не так тошно. Мелкова говорит, что я упускаю важную в роли черту «каменотески», но я ее физически ни в чем не вижу. Или «сдурела» я?
Что ты скажешь по этому поводу, а?
Встретили меня здесь ужасно радостно, и это меня обогрело после злобы репетиций со старыми спутниками по театру.
6.V.57. Ленинград
… Из «нового» — репетировали с партнерами и переделывали «Женщину». Пока все прошло неожиданно хорошо, я была «в подъеме» и проняла их — теперь сами хотят и просят переделать остальное. Опиралась в основном на авторитет Мейерхольда и спекульнула показом его приемов. Подействовало. Но работать еще надо очень много, чего они делать сами не умеют, а времени почти нет. Послезавтра уже играть — обидно…
15.V.57. Ленинград
… Вчера была на потрясающем концерте 25летнего пианиста из Канады. Глен Гульд — не знаю, слышала ли ты его… Особенно хорошо он играл Баха, которого нелегко понять сразу из-за его бесконечных повторов и кажущейся монотонности. Вчера я поняла Баха… Опять же пишут его американские коллеги, что он исполняет Баха как никто другой в мире. Выглядит калекой, еле двигается, но обаятелен, и беспомощность физическая сочетается с мужественностью и силой исполнителя. Он очень больной, говорят, недолго проживет. Как грустно, что дольше всего живут мясники!
Ну, расписалась… Сегодня с утра холод и дождь льет. Если бы сейчас работать! Вчера во время концерта «порепетировала» немножко, т. к. музыка помогает вернуть вкус и атмосферу того, что помогают терять люди… И как еще они это умеют делать! Надо быть гением, чтобы не раствориться во всеобщем составе равнодушия и наплевательства на все «высокое и прекрасное». До такой степени убита тем, что порывы к этому встречают такой дружный и почти единодушный отпор, что не хочу и не могу никого из них видеть и дорого бы дала, если бы могла послать их к чертям. Но не могу. Вынуждена бесконечно глотать слезы и если не улыбаться, то делать спокойное лицо. Какое счастье, что могу тебе выплакаться. Ни Тера6, ни Мелкова ничего не понимают во всем этом и только видят одну неврастению. А я уверена, что это не так, хотя и признаю неврастению.
|
